Страница 37 из 37
— Татьяна, выйди на минутку в коридор… Подруга, я подзалетела!
— Я чуть не упала, когда ты позвонила вчера. А может, этот футболист всё наврал? И Альфонс безупречен, как алмаз. Гранёный, конечно.
— Кабы! Всё оказалось правдой. Теперь, подруга, мои дела хуже некуда.
— Ты же хотела ребёнка. И рожай!
— Только не от этого типа. Мерзко от одной только мысли: во мне, — она поднесла к животу ладонь и тут же отдёрнула её, точно обожглась, — там его часть, клетки, гены этого подонка.
Эта тема не предназначалась чужим ушам, Фаянсов деликатно отретировался в сторону. Но с той поры он не сводил глаз с Эвридики, опасаясь, как бы она не отчебучила какую-нибудь глупость, встречал помрежа возле проходной, сопровождал до дверей квартиры. Фокусировать за порог Пётр Николаевич себе по-прежнему не позволял, там начиналась её интимная жизнь. Дрейфовал на лестничной площадке, а если бы души нуждались во сне, наверное, и дремал бы прямо тут же под дверью, на половичке для ног.
— Сынок, она тебе не пара, — уже в который раз твердила мать.
— Мама, ты её плохо знаешь. И потом я теперь более чем взрослый, — шутливо напоминал Фаянсов.
Но в этот день он замешкался, не успел к подъезду и сразу перефокусировал к проходной, принялся ждать Эвридику там. Погода выдалась серой, моросил мелкий, но густой дождь. Студийцы пробегали, сутулясь под измокшими лоснящимися зонтами, вжимали головы в поднятые воротники курток и летних плащей. Мимо него протрусили все работники студии, даже приплёлся, отфыркиваясь, точно плывя в дождевой завесе, вечно опаздывающий редактор музыкальных передач, а помрежа Титовой всё не было и не было. «Неужели она пришла рано утром?» — удивился Пётр Николаевич, но обыскав все студийные комнаты, не нашёл её и там.
В большой студии её ждала и постановочная группа. Режиссёр-преемник Карасёва ругался и поглядывал на часы. Как понял Фаянсов, накануне Эвридика унесла сценарий, по которому теперь предстояло работать, и группа сидела сложа руки. Но потом в студию пришла со сценарием секретарша, что-то сообщила режиссёру, и тот громогласно известил:
— Вера Юрьевна больна, будем репетировать без неё.
— А что с ней? — по привычке выкрикнул Пётр Николаевич.
Не получив, естественно, ответа, он устремился за секретаршей, надеясь выяснить, что же случилось. Женщина понуро плелась по коридору, будто недомогание подруги перекинулось на её плечи, а Фаянсов, нервничая, залетал то справа, то слева, то крутился над её головой. И дождался своего. Секретарша заглянула в гримёрную к диктору Зине, зубрившей сельскохозяйственный текст.
— Что с Эвридикой? — спросила Зина, оборвав зубрёжку на полуслове.
— Представляешь, эта кретинка сделала аборт, — пожаловалась секретарша.
— Подумаешь, я их сделала столько! И как видишь…
— Ты-то успела нарожать, вроде крольчихи, — остановила её секретарша. — А для Верки и впрямь повернулось хуже некуда. Теперь у неё не будет детей, если она даже очень захочет.
— Какой кошмар! — ужаснулась Зина. — Ну надо же, как бабе не везёт.
Фаянсов, не раздумывая, попрал законы приличия, из гримёрной сразу перенёсся в квартиру Эвридики. Она совершенно нагая сидела на краю ванны и плакала, сама же себе зажимая рот. Её причёска была растрёпана, волосы торчали паклей. Огромные груди казались пустыми, из них ушла жизнь. На животе и боках Эвридики собрались жирные складки. Ему-то до сих пор она казалась худощавой. В довершение этой картины краска и тушь стекли на её щёки, и он впервые увидел простое курносое распухшее от слёз лицо Веры Титовой. У Петра Николаевича от боли за эту женщину сжалось сердце. Он невидимым облаком окутал Эвридику, нежно провёл по голове ладонью.
Из комнаты послышался голос диктора: «Передаём песни Петра Фаянсова в исполнении…» И высокий мужской голос под балалайку заорал песню, которую он никогда не сочинял.
— Жена моя, и с жирными складками, и ручьями туши на твоём лице, ты всё равно прекрасна, — ласково сказал Фаянсов.
Но она не знала всего этого.
1989–1990 гг.