Страница 4 из 4
Роберту помогают вернуться в кресло. Кажется, он устал.
И меня вдруг пронзает: «Вот Бог!» Такое острое, почти невыносимое чувство с «голосом»: да есть же Он, есть, вот здесь, в этой часовне. И хотя Роберт не может сам подняться Ему навстречу, Бог все-таки с ним. И Роберт, наверное, это чувствует. То есть наверняка чувствует. От этого и устал. У него ведь нет привычки что-либо чувствовать.
Потом все поют. Дети старательно подпевают взрослым — тянут слова и отрывки фраз и, что удивительно, верно ловят мелодию. У многих детей с синдромом Дауна есть музыкальный слух. И здесь об этом помнят. Здесь учат детей всему, чему только возможно их научить. Чему эти дети могут и должны научиться. Нашли зацепку — и тянут, настойчиво, но осторожно: вдруг получится нитка?
Может, Марианна за этим и привезла меня в Кэмпхилл? Чтобы я поняла: можно вытягивать нитки.
* * *
— Познакомься: это Ханна. Она из Болгарии.
Ханне 22 года. Она приветствует меня по-русски:
— Здравствуй!
— Ты говоришь по-русски?
Ханна улыбается во весь рот:
— Папа был русский. Он меня научил: «Пощему-пощему! Потому что на «у»!»
«Был русский»? Что это значит? Но об этом вот так, сразу, спрашивать неудобно. Поэтому лучше узнать, как Ханна сюда попала.
Она качает головой: «не могу ответить» — и снова смеется:
— «Пощему-пощему! Потому что на «у»!» Больше не знаю. Говори по-английски.
Ханна попала сюда как волонтер. Написала письмо, что хочет работать в Кэмпхилле. Решения ожидала год. Отбор тут довольно строгий: анкеты, собеседования, характеристики нужно представить. Она здесь уже два года.
Остался еще год.
— Трудно?
Ханна пожимает плечами.
— Ой, опаздываем! Пойдем, я тебя провожу.
По средам — библейские чтения. Вечером, после рабочего дня. Читают Писание и обсуждают. Это что-то вроде методики жизни.
— Ну, пока! Увидимся завтра.
— Как? Разве мы не вместе?
— Нет, я иду в другой дом.
Она идет в другой дом, а после чтений ее обратно проводит Фредди. Фредди тоже волонтер, он здесь руководит оркестром. После библейских чтений они с Ханной пойдут по темным дорожкам, посыпанным розовым гравием, и на прощанье, наверное, поцелуются. Я почти потрясена: здесь возможна любовь — среди этих детей и бессонных ночей? Откуда они берут силы?
* * *
Умственная отсталость — не единственное, что случилось с кэмпхиллскими детьми. Они страдают невротическими расстройствами: плаксивы, тревожны, легко возбуждаются. Их могут мучить страхи — тогда они плохо спят, не соглашаются ни на минуту оставаться одни. Их могут охватывать приступы необъяснимого гнева, когда они готовы все крушить и ломать.
Раньше я никогда не задумывалась, что фраза «одержим бесами» может быть не просто фигурой речи. В доме, где я живу, есть один маленький мальчик, на вид лет семи-восьми. Он настолько тяжелый, что его «водит» Хозяйка. Время от времени из него вырываются «голоса»: он начинает истошно кричать, борется с «ними», отчаянно колотя по собственной голове. Голову защищает кожаный шлем — и днем, и ночью.
С тяжелыми детьми взрослые ночуют по очереди. А если кто-то из взрослых заболевает, тогда смены нет. Болеть взрослым членам «семьи» нельзя: тогда здоровые работают на износ.
А вот дети болеют. И не только простудой. У многих из них есть хронические болезни, из-за которых они умирают, не дожив до шестнадцати. Марианна сказала, что довольно часто случается, когда ребенок умирает у тебя на руках. Например, от удушья во время приступа эпилепсии.
И она не раз это переживала.
Не знаю, зачем я сказала, что боюсь насильственной смерти. Но тут невозможно не думать о смерти. И надо же как-то защититься от встречи с реальной святостью, от чувства, что я так никогда не смогу. И от этого их чувства Бога…
Марианна «помнит Гитлера». Ей было 14 лет, когда оккупировали ее родную Австрию. Мать Марианны все продала и дочка смогла уехать в Лондон. А после войны, когда возник Кэмпхилл, Марианна переселилась сюда и стала Хозяйкой дома. Так она прожила 40 лет и теперь считается почетным членом общины.
У нее своя комнатка в одном из домов — с белеными стенами, полукруглыми окнами и сводчатыми нишами, похожая на монастырскую келью. По соседству живут двое старых супругов, тоже почетные члены общины. Скопить что-нибудь в Кэмпхилле невозможно. Кэмпхилл существует на частные пожертвования. И зарплаты здесь мизерные, их хватает только на проезд до Лондона и обратно. Ну, еще чтобы в Лондоне можно было перекусить. На такой выходной можно рассчитывать раз в две недели (если, конечно, в этот момент в доме никто из взрослых не болеет).
Марианна вдруг спохватилась, что я задала вопрос. То есть это был не вопрос, но она отвечает: «Насильственная смерть страшнее всего для насильника». Я опять не понимаю (видимо, я не только смотрю, но и слышу неправильно), и она объясняет: «Насильнику хуже, чем жертве. Он наносит непоправимый ущерб своей душе». И вроде что-то там с этой душой происходит в тонких мирах. Мне опять непонятно, что с того жертве, но Марианна уже ведет меня в кукольный театр. Это ее собственный театр. Она до сих пор делает кукол. Мне разрешают поводить их над ширмой. Марианна просто искрится гордостью: «Смотри, вот мой медведь. Он ходит как настоящий медведь, на четырех лапах. Только так и должны ходить игрушечные медведи».
Я незаметно вздыхаю. Я не имею права возражать Марианне.
К тому же она подарила мне белого кролика. Такого маленького, кудрявого, из кусочка овчины. «Смотрите, — скажу я детям, — этот кролик совсем как настоящий. И он совсем, ну ни капельки не похож на человека. Но если вглядеться внимательно, если правильно посмотреть…»
ДИАЛОГИ, ИЛИ ЧТО-ТО ВРОДЕ
КОЛЛЕКТИВНОГО ПОРТРЕТА
— Комета — это знаешь что? Это звезда с хвостом. Она летит и трется о воздух. Я если ладошки тру, знаешь, как горячо? А она — о воздух!
— А я и не тру! Они у меня и так всегда горячие… Не боюсь я ее, эту комету…
Почти плачет:
— Мама! Ты говорила, в музее динозавры, а здесь одни кости…
Услышал где-то, что существует белка-летяга.
— Ты каких животных любишь?
— Я? Северную козу.
— А я — летучую белку, летучую лисицу, летучего волка… Есть такие, летучие. Правда-правда!
«Подсмотрел» фильм для взрослых:
— Давайте играть! Ты будешь Шерлок Холмс, ты — доктор Ватсон, а я — собака Баскервилей… Я знаешь как выть умею!
— Я первая красавица мира. А она хочет у меня красоту украсть.
— Зачем?
— У нее тогда будет все. Она завладеет миром. Я не могла разрешить и превратилась в камень… А я плакала. Я хотела ее спасти… Но мы пока не решили, кто из нас красивее!
И тут же, рядом:
— А он первый отнял!
— А он меня укусил!
— Опять занятия будут? — этот сегодня с утра недоволен жизнью. Все к нему пристают: то просыпайся, то умывайся, то одевайся. Теперь занимайся! Невозможная, невозможная жизнь! И с надеждой на выход из кризиса — к приятелю: — Давай лучше помашинимся!
Вместо «здравствуйте»:
— Почешите меня! Ну почешите! Вот здесь, между рогами!
— …?
И почти возмущенно:
— Вы что, не видите? Я сегодня олень!
Я облегченно выдыхаю и глажу головку между двумя большими бантами — там, где, мне кажется, у «оленя» должны быть рога. Осторожно прошу:
— Ты завтра, как только войдешь, сразу шепни мне на ушко, кто ты, чтобы я не ошиблась.
Мама обеспокоена:
— Вы не находите это странным? Она все время воображает себя разными животными. Вот вчера говорила, что она — лошадь, — мама переходит на шепот. — Она говорила, что будет есть только травку.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.