Из жизни слов

Как только в 1942 году, в феврале, презренный предатель своей родины Видкун Квислинг был назначен немецко-фашистскими оккупантами главой марионеточного правительства Норвегии, о его гнусном преступлении узнали всюду и везде. Тотчас же его имя стало синонимом слова «предатель» для всех народов земного шара.

Да, но ведь не всегда так было. Долгие века люди не читали газет, не слушали радио; книги были редкостью и ценностью, да и грамотных людей приходилось искать «днем с огнем» (стр. 88). Откуда же и как появлялись тогда, как распространялись по свету фразеологические сочетания, если не говорить о тех из них, которые рождались в толще самих народных масс?

Собственно говоря, они выходили из двух источников. Первым было всем известное, повседневно слышимое и изучаемое «священное писание», те религиозные книги, которые читались в церквах, о содержании которых священники и монахи каждый день рассказывали «мирянам». Эти туманные мифы и предания, давным-давно облеченные в художественную форму, — арабские у мусульман, древнееврейские в христианском мире — за столетия стали известными всем и каждому. Не было человека, который — на Руси и в Западной Европе — не слыхал бы историй, содержащихся в библии и евангелии: о «первородном грехе», совершенном Адамом и Евой, о «древе познания добра и зла» (стр. 91), о «ноевом ковчеге» (стр. 187), «соломоновом суде» (стр. 256) и о прочем. Слова, будто бы сказанные полулегендарными царями, пророками и учителями еврейской древности, повторялись во всех концах света католическими, лютеранскими, православными патерами, пасторами, «батюшками». Так удивительно ли, если теперь немалое число наших фразеологических словосочетаний находит свое начало в евангелии и библии, относится к так называемым «библеизмам». Мы, совершенно забывая об их происхождении, то и дело употребляем слова и выражения, приписанные составителями церковных книг то тем, то другим упоминаемым в этих книгах лицам.

Долго религиозные книги были едва ли не единственным источником просвещения.

Я сказал: «едва ли не единственным», и выразился так осторожно не зря. Уже очень давно другой великолепно разработанный круг мифов, преданий, литературных произведений, исторических рассказов воздействует на человечество: я говорю обо всем, что относится к так называемой «классической», или «античной», древности. Великие цивилизации Древней Греции и Рима оставили нам богатейшее наследие своих легенд, своей истории, поверий, языческих верований и мифов. Церковь яростно боролась с остатками язычества, поэтому во все века противники ее с особым интересом обращались к сокровищнице античной мудрости. Но и само христианское учение пришло в Европу через посредство греков и римлян, так что самим церковникам приходилось изучать и греческий язык и латынь. А с этими языками в их сознание, помимо воли, врывались гениальные поэмы древних авторов, повествования о подвигах героев Греции и Рима, целый мир со своими притчами, сказками, поговорками, афоризмами — с огромным множеством иносказательных словечек, шуток, то есть с фразеологией всякого рода. И вышло так, что и церковники и их противники несколько столетий подряд переводили эти древние словосочетания на все языки Европы, невольно вдалбливали их в сознание французов и немцев, русских и поляков. Вот каким образом, вероятно, третья часть нашей русской фразеологии, если не больше, оказалась заполненной «сращениями», «единствами» и «сочетаниями» слов, созданными некогда на Балканском и Апеннинском полуостровах. По имени величайшего поэта древности, слепого старца Гомера, гениальные поэмы которого дали нам добрую половину этого запаса образов, мы зовем такие пришедшие из античного мира словосочетания «гомеризмами» даже тогда, когда почерпнуты они у других авторов.

Человек нашел способ одним смелым маневром разрешить трудную задачу, а мы говорим: «Он разрубил гордиев узел», намекая на легендарный поступок Александра Македонского (стр. 77). Государственный муж без конца настаивает на необходимости какой-то суровой меры, и нам невольно вспоминается упрямое «Карфаген должен быть разрушен» старика Катона (стр. 128). Желая описать неимоверного богача, мы называем его Крезом; предательский подарок для нас всегда «дар данайцев» (стр. 81), и тот, кто назовет такую не похожую на плод растения вещь, как нефтяные источники Передней Азии, «яблоком раздора» (стр. 300) между империалистами западных стран, поступит правильно: вспомнив одну из легенд Древней Греции (а чаще всего даже и не подозревая, что он вспоминает именно ее), он в двух словах выразит мысль, которая иначе потребовала бы длинного объяснения. Во всех этих и в тысячах других случаев мы прибегаем к помощи гомеризмов, чтобы лучше, изящнее, образнее передать то, о чем думаем.

Библеизмы и гомеризмы не составляют всего запаса фразеологии ни в одной из стран, даже если говорить только о литературном языке; даже если к ним добавить все то, что проникло в язык из народного художественного творчества, из профессиональных языков — словом, «снизу». Ведь существует еще множество источников, где могут зарождаться «крылатые слова», эти счастливые выражения, облетающие весь народ и получающие способность означать не только то, что было в них первоначально вложено говорившим или писавшим, но и многое другое.

Перед лукавым человеком, королем Наваррским Генрихом, стал вопрос: чем пожертвовать — властью или религией? Париж, куда он стремился, готов был признать его, но не желал иметь на троне гугенота: всегда властители Франции были католиками. «Париж стоит обедни!» — пожал плечами Генрих и переменил веру. Эти его слова, скорее остроумные, чем высокодобродетельные, в его устах имели довольно узкое значение. Но они стали известны всему миру, и люди начали применять их ко всем случаям, когда высокие принципы приносятся в жертву выгоде. Человек живет в Америке и продает свои убеждения не за престол, а за доллары; а мы все же говорим: «Он действует по правилу „Париж стоит обедни“». И каждый понимает, чтó это значит.

Циничная острота «наваррца» стала сращением, приложимым к самым разнообразным жизненным положениям, хотя сначала относилась к одному-единственному из них.

Раздраженный поучениями придворного, другой король Франции на призыв думать об интересах государства высокомерно ответил: «Государство — это я!» С тех пор сказать, что кто-либо живет по правилу «Государство — это я», значит очень точно обрисовать его поведение и взгляды.

Петр Великий сказал: «Всýе законы писáти, ежели их не исполняти» и «Промедление смерти подобно», и вот уже два с лишним столетия, как эти его слова повторяются то тут, то там по самым различным поводам: они стали фразеологическими сочетаниями нашего языка.

Этот интереснейший процесс превращения обыкновенных точных слов в крылатые продолжается и сейчас. Я уже указывал (стр. 8) на историю заглавия одной из статей В. И. Ленина. Можно напомнить десятки и сотни подобных же выражений, впервые созданных в партийной и революционной среде и в царской России и в СССР: «Факты — вещь упрямая», «Догнать и перегнать», «Точка зрения», — мы постоянно и слышим и сами пользуемся этими словосочетаниями, часто даже не помня, когда и как проникли они в наше сознание. Да и немыслимо запомнить это: ведь поступление таких крылатых слов в язык все время продолжается.

И, надо сказать, могучим подателем их, помимо всех уже указанных источников, является живая, современная художественная литература. Вот откуда они тоже вливаются в нашу речь широким неослабевающим потоком. В создании и расширении фразеологической сокровищницы русского языка огромную роль всегда играли и будут играть наши писатели.