Дитя Ковчега

Несмотря на общую Weltschmerz[59] – модное слово, описывающее состояние нации теперь, после взрыва Банка Яйцеклеток, – на мирском уровне я был доволен собой. За две недели я вычеркнул два первых пункта мысленного списка, который составил первым вечером в «Упитом Вороне». Остался последний.

Это случилось в неромантичной обстановке гипермаркета Джадлоу – я впервые приметил девчонок. Когда я увидел Роз – или это была Бланш, – я вспомнил пункт номер три: потрахаться. Затем я заметил вторую и придумал новый пункт. Номер четыре: снова потрахаться.

Я застрял около касс, над которыми развевался огромный плакат: КУПИ СОСИСКИ И ЛУКОВЫЙ ПИРОГ, ПОЛУЧИ КАПУСТНЫЙ САЛАТ БЕСПЛАТНО! Я судорожно размышлял, в какую очередь стать, если на каждой кассе сидит миниатюрная привлекательная ржаво-рыжая девушка. Странным образом они мне кого-то напоминали – правда, кого или что, я толком определить не мог.

Видите ли, сперва я не заметил, что девушки одинаковые и на самом деле напоминают мне друг друга. На мой взгляд, все кассирши, честно говоря, на одно лицо, поскольку все женщины делятся на несколько простых, но удобных категорий: молодые и привлекательные, старые и привлекательные, молодые и непривлекательные, «мамочки» (если выпил: не стоит!), похожие на Иггли (предают: не стоит!), доступные, недоступные и так далее. Эти категории можно объединить в две пошире, если вы спешите: трахабельные и нетрахабельные. И эти две крошки, несмотря на неприглядную униформу в бело-оранжевую клетку, были превосходно трахабельны. И вот он я, разрываюсь между двух касс. Конец сомнениям положила покупательница, прижавшая меня сзади металлической тележкой, и я завернул к Бланш с проволочной корзинкой самого необходимого: маргарина, лезвий для бритвы, замороженных обедов, светлого баночного пива, чипсов, мороженого и носков, – набором, который буквально вопил о том, что Сам де Бавиль – потенциальный жених и холостяк. Последний мог не говорить ни слова.

С мужественной уверенностью я расставил покупки на движущейся ленте. Но реакции не последовало. Бланш даже глаз не подняла. Тогда я невнятно попытался завязать разговор («Хотел купить пирог, ну, знаете, луковый, с сосисками, но не нашел капустный салат»), но она меня проигнорировала. Как и сестра, она с круглыми глазами пребывала в трансе. Расплачиваясь, я нанес второй удар («Принимаете «визу», дорогуша?»), но она, похоже, не замечала моего присутствия. Уложив покупки, я развернулся еще раз глянуть на Бланш и увидел, что она на другой кассе. Бланш сидела на девятнадцатой. А теперь на двадцатой. Правда, бросив взгляд на девятнадцатую, я увидел ее снова. Я присмотрелся еще раз к ним обеим. Тщательно их разглядел. Нет, не двоится, вдруг понял я. Однояйцовые близнецы!

И тут я кое-что вспомнил. У Нормана близняшки, верно? Близнецы-сорванцы, как он их называет. Или Близнярики-Кошмарики. Два сапога пара. Траляля и Труляля.

Я стоял с двумя сумками и пялился – на одну, потом на другую. Они меня все так же не замечали. В гипермаркете было полно народу, и меня поразила ловкость движений, с которой девушки взвешивали пакеты с фруктами на электронных весах, взмахивали штрих-кодами над инфракрасными пищалками и разбирались с кредитками и Купонами Лояльности. Я был заинтригован: как могут руки двигаться так быстро, если разум несомненно не здесь?

По дороге домой я не мог выкинуть их из головы. А ночью, должно быть, они закрались в мои сны, потому что наутро горели у меня под кожей, словно зуд.

Пока Сам де Бавиль, ранее Бобби Салливан, духовный сын Элвиса, занимается своими ветеринарными делами и борется с чувством, две юные особы, повинные в этом приятном дискомфорте, сидят за барной стойкой «Поросенка и Свистка», в Ханчберге. Роз и Бланш Ядры, появившиеся из одной разделившейся яйцеклетки в день летнего солнцестояния 1990-го, более или менее синхронно, посредством кесарева сечения, сделанного Эбби Ядр, урожденной Болоттс, учительнице домоводства и французского, потягивают белое вино – «Либерфраумильх». Как сказал им личный куратор доктор Бугров, это значит «грудное молоко старых дев».

– За нас! – говорит Роз.

– И за конец мира, каким мы его знаем, – мрачно добавляет Бланш. Weltschmertz сильно ударила по ним обеим; как и все их ровесницы, они с первого дня значились в списке Банка Яйцеклеток. Норман и Эбби времени не теряли и вписали их сразу. Пользы, как оказалось, с гулькин нос. Ну да ладно. Этим утром они заработали сотню евро.

– Я счастливый мужчина, – улыбается доктор Бугров с видом человека, который умеет с пользой тратить бабки.

– А мы – счастливые девушки, – отвечает Роз, нежно улыбаясь лысеющему профессору, пока ее сестра – пользуясь тем, что он к ней спиной, – сует два пальца в рот – типа, ее тошнит. Роз хихикает.

Вначале мужчина, ныне их учитель генеалогии, был их маленьким сумасбродством, одиноким старым озабоченным хрычом, которого они пожалели в очереди к кинотеатру, потому что уже день или два в их жизнях не было развлечений. Доктор Бугров («Зовите меня Сергей», настаивал он, но они не могли) оказался разочарованием. Игра не стоила свеч, как вдруг он сделал неожиданное предложение – наличными. Сотню евро, чтобы заниматься этим регулярно; скажем, раз в неделю? Он им не был противен. Его акцент звучал весьма сексуально – если закрыть глаза. Вдобавок, доктор оказался достаточно умен и практичен, чтобы сразу признать – бесплатно они это больше делать не будут. После нескольких сеансов он предложил им изучать генеалогию – в качестве бонуса.

– Это как Купон Лояльности? – спросила Роз, когда они лежали в постели, изучая спецкурс.

– Как два Купона Лояльности, мои дорогие, – улыбнулся Бугров, сжимая грудь Бланш. – Я занимаюсь составлением модулей.

Затея в целом показалась неплохой – если учесть, что у них постоянно нет денег, а папа говорит – может, я сую нос не в свое дело, дочки, но, наверное, пора найти прибыльную работу, вместо того, чтобы и дальше жить на шее у государства? Вдобавок доктор Бугров убедил их, что генеалогия может дать финансовую самодостаточность – и даже богатство. Теперь, когда британская раса приближается к вымиранию, все смотрят в прошлое, а не в будущее, пояснил он. С тех пор как бомба в Банке Яйцеклеток вогнала последний гвоздь в гроб англичан, вся нация охренела. Все в шоке. Телефоны доверия разрываются от звонков, мировая Сеть перегружена, все билеты из страны забронированы.

Побочным результатом этого безумия, предсказывал Бугров, будет то, что миллионы легковерных американцев вдруг кинутся выяснять свои корни, пока эти корни окончательно не засохли. И тут вступают близнецы.

– Вы можете создать службу, – советует доктор Бугров. – Как только у вас будет диплом. И предлагать проследить их семейные древа. Издавать брошюрой. Первые три поколения – по три сотни евро за каждое, а дальше – по четыре сотни. Все, что им не понравится – истории сумасшествия, криминал, перемены пола, – предлагать скорректировать за дополнительную плату.

Близняшкам приглянулась идея еженедельного «гранта» от доктора Бугрова, который и впрямь имел связи – как-то по касательной – с гуманитарным факультетом Ханчбергского университета. Доктору исполнилось пятьдесят, и он всегда курил трубку с табаком «Три монахини» после секса. Как и многих мужчин, плененных Розобланшами, его возбуждало, когда две девушки синхронно угождают его сексуальным прихотям. И интриговало, что, когда кончает одна, кончает и вторая – как будто по доверенности. Это телепатия, объясняли близняшки. У них, все взаимосвязано. К тому же, у них сильное природное влечение. «Мы животные», – сексуально мурчали они. А затем все портили, хихикая. Но доктор Бугров не жаловался. Как и многие другие до него, он откидывался на спину, закрывал глаза и, чувствуя, как по нему елозят их руки – правая Роз, левая Бланш, – представлял, что все это делает одна женщина, женщина-осьминог, которая может одновременно целовать в губы и отсасывать. Иногда он даже не хотел ничем заниматься – просто лежать, гладить их четыре скучающие груди и вспоминать учебную политику, встречи факультетов, на которых присутствовал, и остроумные контраргументы, которые, по его утверждениям, выдвигал деканам того или иного вуза Великобритании и Америки. Контраргументы были настолько замысловаты, что даже Роз и Бланш понимали – это лишь фразы, которые он хотел бы сказать и выдумал годы спустя, зализывая старые раны упущенных возможностей.

59

Мировая скорбь (нем.).