Мальпертюи

Пикенбот принял таковое рассуждение, энергично кивая большой темноволосой головой.

– Именно так я и сообразил. Мне нечего скрывать от вас, вот и расскажу, зачем я сюда явился.

Был у меня друг Филарет, он занимался набивкой звериных чучел и содержал маленький музей природы. Несколько месяцев назад он съехал и перебрался в какой–то важный господский дом – дескать, из–за наследства. Три дня тому назад он вдруг явился мне во сне, а я, заметьте, вообще никогда снов не вижу. Так вот: смотрю я будто на него, и очень мне от его вида страшно стало. Стоял он передо мной неподвижный, совсем как каменный, глаза у него мертвые да холодные, не приведи Господь глядеть в них пристальнее, и только губами шевелил.

– Пикенбот, – сказал он мне, – исполни мое повеление под страхом страшных несчастий. Завтра на рассвете ты найдешь на пороге сверток, завернутый в материю, смотри не вздумай в него заглянуть. Немедля отправишься на север, пока не придешь к монастырю Белых Отцов, где находится сейчас аббат Дуседам. Сверток для него.

Только Филарет это вымолвил, как пошатнулся и грохнулся оземь.

Представьте себе мой ужас: он разбился на кусочки, так что вся земля была усеяна каменными осколками. Верно, во сне самые удивительные вещи случаются, как вы думаете?

Назавтра утром я проснулся, нашел сверток, где было сказано, и понял – ослушаться полученного во сне приказания не могу.

Невзирая на мои настояния, Пикенбот отказался у нас отдохнуть и поспешил уйти, испросив моего благословения.

Не смея больше ждать, я прибегнул к молитве.

– Просвети меня, Владыко! – взывал я.

Услышал ли меня Всевышний? – Возможно.

Ибо когда я поднимался с колен после молитвы, попался мне на глаза сверток, оставленный на столе Пикенботом, и великий страх объял душу мою.

Взял я сверток и запер на тройной запор в ящике шкафа, где берегу кое–какие ценности.

Очень уж тяжким показался сверток, и смею заверить, те несколько секунд, пока я его держал, руки мне жгло, словно огнем.

И порешил я не отдавать сверток аббату Дуседаму, тем паче, что на ум мне пришло его странное пожелание.

Спустился вечер, резкий ветер хлестал кроны деревьев, а ближе к ночи разразилась буря.

Верный обещанию, я распорядился на рассвете перенести аббата Дуседама в одно из помещений западной башни, где некогда хранилась казна.

Дубовая дверь была обита стальными гвоздями и снабжена тремя мощными наружными задвижками; единственное окно, высокое и узкое, забрано двойной решеткой из толстых прутьев, вмурованных в стену.

В ту минуту, когда послушники опустили аббата на сооруженное наспех ложе, последний закатный луч словно запалил пожар в мрачном убежище, и больной предстал передо мной в огне и крови.

Сие наблюдение еще более усилило мою тревогу, так что я решил провести большую часть ночи в молитве о спасении доверенных нам гостей.

Я в некотором роде особо почитаю святого Роберта, настоятеля Молемского, основателя монастыря в лесу Сито, и должен признаться, это благочестивое преклонение объясняется весьма недостойным тщеславием.

Так уж случилось, что Господь соизволил слепить меня по образу и подобию сего святого основателя, а я горжусь незаслуженным сходством; вряд ли оправдывает мою гордыню и то обстоятельство, что никогда не взывал я еще к тому, чьей бледной копией по наружности моей являюсь.

Впервые обратился я к святому, моля направить меня во мраке окружающих тайн.

Ближе к полуночи я вознамерился немного отдохнуть, как вдруг в дверь осторожно постучали.

Пришел брат Морен, ему вместе с другими верными служителями велел я сторожить у двери аббата Дуседама, на тот маловероятный случай, ежели против всех моих распоряжений по какой–либо причине дверь откроется.

Бедняга был до невозможности перепуган, бледен и трясся всем телом.

Я заставил его принять целебное средство – оно всегда у меня под рукой, – лишь несколько успокоившись, брат Морен сумел объяснить мне причину своего прихода.

– В комнате слышны шаги! – объявил он.

– Что ж! Верно, аббат Дуседам встал с постели, хотя, по правде говоря, он казался чересчур слабым, чтобы ходить.

– О, отец настоятель! – вскричал брат Морен, – больной, едва держащийся на ногах, так не может ходить, да и вообще там не обычный смертный. Это великан… или же зверь – это не шаги, а прыжки и удары, от них содрогаются стены и даже плиты пола.

Встревоженный, я молча последовал за братом Мореном: надеялся, что он, как всегда, преувеличивает, однако едва мы свернули за угол коридора, сделалось очевидно, что брат Морен на сей раз ничего не напутал.

Неистовые удары сотрясали окованную железом дверь, и хотя здесь бессилен был даже таран, казалось, вот–вот дверь сорвется с петель.

– Аббат Дуседам! – вскричал я. – Что случилось?

Ответ последовал столь ужасающий, что мы все бросились опрометью бежать прочь по коридору.

Сперва раздался тигриный рык, затем страшный голос начал изрыгать проклятия и богохульства, и зазвенело стекло, разбитое в зарешеченном окне.

Я призвал в помощь священное имя Господне, а также имя моего покровителя святого Роберта, и снова вернулся к двери.

– Дуседам! – кричал я. – Во имя Господа нашего Иисуса Христа, я приказываю вам образумиться!

В ночи разнесся дьявольский хохот, сопровождаемый яростным скрежетом когтей по толстому дверному дереву.

В монастыре начался переполох, открывались кельи, испуганные голоса спрашивали, что случилось.

Настойчивый звон колокола у главного входа внезапно возвестил о чьем–то приходе, послышался голос брата привратника, ведущего переговоры через окошечко с ночным посетителем.

Вскоре брат привратник появился с фонарем в руке.

– Отец настоятель, – запинаясь, молвил он, – там дочь кирпичника, Бетс, вы ее знаете.

Она умоляет впустить ее… уверяет, что из окна западной башни пытается вырваться дьявол, весь объятый пламенем.

Я быстро распорядился:

– Что бы ни случилось, охраняйте дверь! Стойте твердо, воздев распятия, читайте молитвы, изгоняющие дьявола! А вам, брат привратник, дозволяю впустить эту девушку – сейчас я к ней выйду.