Страница 68 из 70
В 1503–1504 годах был сделан еще один вклад в Иосифов монастырь. Ни имя вкладчика, ни количество вложенных икон теперь неизвестно, потому что в монастырском синодике сохранилась лишь обрывочная надпись об этом вкладе, из которой видно лишь, что вкладчиком была женщина: «А дала иконы Андреева письма Рублева…»
Когда в 1545 году, уже после смерти Иосифа, в монастыре будет сделана подробная и тщательная опись хранившихся здесь книг, икон, ювелирных изделий, то в ней будут упомянуты четыре иконы Андрея Рублева. На трех из них авторы описи останавливают особое внимание, называют, что было изображено на них. Одно изображение — Богоматери Одигитрии находилось в местном ряду иконостаса «на левой стороне у дверей царских» и было, следовательно, больших размеров. Величина второй иконы, тоже «Богородична образа», неизвестна. Что касается третьей, то составители описи не были вполне уверены, что это подлинное рублевское творение, и отметили особо, что о нем лишь говорят как о произведении великого мастера: «Образ Пречистыя, кажут, Рублева письма». Это была небольшая икона, так называемая «пядница»[55].
Четырьмя упомянутыми произведениями не исчерпывается число икон Рублева, бывших в этом монастыре. Есть сведения, что около 1503 года несколько икон «Рублева письма» были увезены отсюда как великая ценность — «мзда» враждовавшим с обителью волоцким князем Федором Борисовичем. И после, уже в 1561 году, в Иосифо-Волоколамский монастырь попадает еще одно его произведение — путевой, дорожный складень.
Во времена Иосифа можно было видеть подлинную, не искаженную записями рублевскую живопись. Правда, наступало уже время темнеть олифе на его иконах, но в XVI веке еще владели искусством расчистки, раскрытия старой живописи из-под темной коросты очаделого олифного покрытия[56]. Вероятно, в это время по мере нужды и необходимости могли расчищаться и иконы «Андреева письма». Не исключено, что их ценили и под слегка потемневшей олифой. Золотистая ее поверхность не скрывала живописи, но придавала ей благородный отсвет старинного, нетеперешнего искусства.
Волоколамский монастырь по почину Иосифа, который отличался тонким художественным чутьем, стал первым на Руси, но, может быть, и не единственным местом, где собирали Рублева, охотно принимали как вклады те его творения, которые не осели прочно по иным местам.
Оговорки описи, различавшей даже несомненные рублевские работы от приписываемых ему, свидетельствуют о строгом выборе и о сложившемся серьезном отношении к каждому его произведению.
Особое отношение волоцкого игумена к наследию Андрея Рублева нельзя объяснить, не выходя за рамки исторической достоверности, лишь эстетическими соображениями. Напряженное его внимание к личности и творениям великого художника имело и другую, неотделимую от первой и не менее важную причину. Иосиф необычайно остро осознавал насущность для своего времени основной идеи рублевской «Троицы». Он справедливо видел в этой иконе самое глубокое выражение идеи единства, побеждающего «ненавистную рознь мира сего». В его время именно учение о Троице подвергалось усиленным нападкам со стороны распространившейся тогда ереси антитринитариев, так называемых «жидовствующих».
Эта ересь появилась на Руси извне, вероятно, под влиянием приехавших в Новгород представителей «хионов» (искаженное от слова «сион») — одного из ответвлений иудаизма. Сам Иосиф значительную часть своих писаний посвятил борьбе с учением антитринитариев, писал также и о Троице. Он видел в еретическом учении начало раздора, отхода от идейного единства всего русского средневековья. В эпохе Сергия и Рублева, в культуре того времени он усматривал вершину этого единства. Пройдут столетия, и исследователи религиозно-общественных идей Древней Руси будут писать о большом значении этого учения для народно-государственного бытия Древней Руси, о том, что «Сергий был основоположником культа Троицы как религиозной парафразы идеи народного единения» (А. И. Клибанов). Рублев в высочайшей художественной форме выразил эту идею в искусстве. Иосиф нигде не упоминает конкретно рублевскую икону, он погружен в размышления о троическом догмате вообще, но не случайно при его жизни в Волоколамском монастыре художник — монах Паисий напишет еще в 1480-х годах «Троицу» — первую по времени «реплику» с рублевского оригинала[57].
И в середине XVI столетия рублевская «Троица» считалась образцом, которому тогдашние художники должны были следовать. Речь, разумеется, шла не о подражании в живописной манере, а о соблюдении частностей, имеющих смысловое значение. «Стоглав» — московский церковный собор 1551 года постановил тогда «писати живописцем иконы с древних образов как греческие живописцы писали и как писал Андрей Рублев и прочие пресловущие живописцы». Но в том же XVI веке постепенно, но неуклонно живой голос рублевского искусства слабеет. Его эхо звучит все более отдаленно, замирает. Потемневшие иконы к этому времени уже переписаны, покрыты серебряной басмой, драгоценными окладами.
В самом конце столетия по заказу царя Бориса Годунова была сделана копия с «Троицы» Рублева. Колорит ее темный, пригашенный, отдельные частности не совпадают с оригиналом, который к тому времени находился под очень темной олифой, а может быть, и был уже под записью или отдельными прописями.
Исчезла под патиной, нанесенной временем, живопись самого Рублева, но память о художнике хранилась в письменности, в литературных произведениях. С XVI века появляются изображения Андрея в искусстве — иллюстрации в рукописях. Украшенная множеством миниатюр рукопись жития Сергия и Никона Радонежских создана в конце XVI века, очевидно, в Троицком монастыре. Здесь, среди других изображений, — сцены трудов Андрея и Даниила, их смерти. К этому же столетию относится и Остермановский летописец, и в нем изображение художников за работой над иконой Владимирской Богоматери. Вообще в глазах летописцев XVI века и Андрей и Даниил — «мастеры боговдохновенные», особые.
Тяжелые испытания, выпавшие на долю России в Смутное время в начале XVII века, не прервали нити исторического предания об искусстве и личности Рублева. Память о нем особенно тщательно хранили в Троицком и Андроникове монастырях. В 1646 году имя Рублева впервые появилось на страницах печатного издания. Московский печатный двор выпустил тогда книгу — житие Сергия Радонежского и Саввы Сторожевского вместе со службами этим двум святым. Составителем книги был келарь Троице-Сергиева монастыря Симон Азарьин. Он собрал все известные до него тексты, присовокупив кое-что из летописей и многое из поздних монастырских преданий. Сведения о Рублеве взяты целиком из жития Пахомия. Ничего нового о художнике по сравнению с этим древним литературным произведением, известным по рукописям, издание 1646 года не содержит. Но это было первое печатное упоминание о Рублеве! Пройдет сто семьдесят лет, прежде чем его имя вновь появится на страницах печатной книги — в «Истории государства Российского» H. М. Карамзина. «В сие время, — напишет историк о княжении Василия Дмитриевича, — Москва славилась иконописцами, Семеном Черным, старцем Прохором Городецким, Даниилом и монахом Андреем Рублевым, столь знаменитым, что его иконы в течение ста пятидесяти лет служили образцом для всех иных иконописцев. В 1405 году он расписал церковь Благовещения на дворе великокняжеском, а в 1408-м Соборную Богоматери во Владимире, первую вместе с греком Феофаном и с Прохором, а вторую с Даниилом…»
А пока Россия XVII столетия, немало печатавшая книг, продолжала в значительной мере получать духовную пищу из рукописной книжной сокровищницы. В XVII веке, скорее всего к его концу, создается очень небольшое по размерам произведение письменности: «Сказание о святых иконописцах». В нем упомянуты Андрей и Даниил как святые, почитавшиеся на Москве и в близлежащих местностях. За всеми творениями Рублева признается особая чудотворная сила. Здесь же художник называется Андреем Радонежским, по причине его работы у Троицы, в радонежских окрестностях. Впервые в сохранившихся до нас источниках «Сказание» сообщает, что оба мастера когда-то раньше жили «в послушании» у Никона. И самое ценное свидетельство о заказе Никона Рублеву «образ написати пресвятыя Троицы в похвалу отцу своему святому Сергию…».
55
Размер приблизительно 32×26 сантиметров с небольшими колебаниями по высоте и ширине.
56
Этот вывод можно сделать из практики современной реставрации. Нередко при раскрытии живописи XV века видны следы реставрации XVI столетия, которая заключалась не в сплошной записи по подлинному слою, а в снятии олифы, отдельных починках и прописях на месте утрат. Старинные «мастеровики» также содержат рецепты снятия потемневшей олифы.
57
Эта икона, долгое время считавшаяся утраченной, недавно расчищена и теперь хранится в Музее древнерусского искусства имени Андрея Рублева, в Спасо-Андроникове монастыре.