Страница 8 из 40
Тем временем «Личко» и «Тадек» обыскивали квартиру. Вскоре «Личко» с сияющими глазами заглянул в мою комнату. Он показал мне два ружья. Я же кивком головы указал ему на кухонную печь, где заметил патроны.
Главная цель операции — добыча оружия — была достигнута. Теперь было самое время убираться восвояси.
Прямо перед лежащими я установил будильник, приказав не трогаться с места до четырех часов утра, иначе с ними расправится оставленный снаружи часовой. Конечно же, я никого и не думал оставлять на страже. Чтобы невозможно было это проверить, мы не потушили лампы в комнате бауэров. При свете мрак за окном как бы еще сгущался.
Мы все вышли со двора и осторожно двинулись по направлению к Висле. Дожидавшийся в укрытии «Винцент» перевез нас на другой берег.
Наконец мы добыли у немцев первое оружие. Успех нашего мероприятия прибавил гвардейцам ментковской группы уверенности в своих силах. В бункере, рассказывая друг другу различные подробности и обсуждая ход операции, партизаны дивились, что все прошло так гладко. Подобно бесценному сокровищу, двустволки переходили из рук в руки.
После нападения на бауэра в Подольшье я оставил группу, а сам пробрался в Либёнж для отчета. В пути меня поджидало еще одно приключение. Когда мы с «Альбином» шли по дороге через центр погруженного во мрак Либёнжа, встретилось нам несколько кавалеров, которые по сельскому обычаю выстаивали вечерами на перекрестке. Они приняли нас за поклонников местных девчат, которые направляются на свидание в соседнюю деревню, и предупредили, чтобы мы не шли дальше, потому что на дороге стоят немцы и проверяют у всех документы. Мы не поверили им, считая, что те подшучивают над нами, желая отпугнуть соперников.
Не прошли мы и двухсот метров, как из темноты появились две фигуры с карабинами за спиной. Нас осветили затененные фонари.
— Хальт! Аусвайс, битте[11].
Пришлось остановиться. Какую-то минуту я пожалел, что мы не послушались предупреждения, что я проявил самонадеянность. «Мы еще ничего не успели сделать, а теперь придется расставаться с жизнью», — промелькнуло у меня в голове. Жандармы, по-видимому, решили, что мы шахтеры, возвращающиеся с шахты «Янина» после вечерней смены. «Альбин» вытащил какую-то карточку и собирался подать ее. Я же потянулся за парабеллумом, который торчал у меня за поясом.
Я пытаюсь, стоя боком к немцам, вытащить пистолет. Немцы не обращают на это никакого внимания: по-видимому, мои неуклюжие маневры они принимают за попытку достать документы. Я лихорадочно прикидываю: стрелять в немцев или только напугать их? Я стреляю в воздух над самой головой у немцев. Эффект молниеносный. Немцы тут же бесследно растаяли в ночном мраке. Одновременно с этим «Альбин» бросился назад. Я бегу за ним и попадаю в боковую улочку, по обе стороны которой тянутся деревенские плетни. В темноте не могу толком понять, в какую сторону бегу. Почувствовал только, что зацепился одеждой за гвоздь, торчащий из забора. Только бы не пораниться — это самое важное. Одежда — мелочи. Мы добудем ее у бауэров.
Через несколько дней после этих событий бауэрфюрер Каневский в Либёнже, узнав о встрече полицейских с «бандитами», орал на одном из собраний:
— На немецкой земле не может быть партизан, скорее у меня волосы вырастут на ладони, чем они появятся здесь.
После освобождения бауэрфюрер попал в наши руки, и мы тогда припомнили ему его самоуверенные заявления. Он поглядывал на свою ладонь и дрожал от страха.
О нашем нападении на бауэров стало известно в окрестных селах, что несколько улучшило положение польского населения. А оно было незавидным. Законные хозяева стали теперь батраками. Жили они в сараях и получали но 25 марок в месяц (на одни только табак в месяц требовалось около 30 марок).
После нашего налета поведение бауэров заметно изменилось. Они теперь вели себя осторожнее, по вечерам запирались и ночами были начеку. По отношению к крестьянам стали более недоверчивыми и подозрительными, иногда бросая им обвинение в сотрудничестве с партизанами. Но зато перестали грозить освенцимским лагерем. Иные пытались даже оправдываться перед поляками, утверждая, что прислали их сюда только на время войны и что после победы они уедут домой. Крестьяне говорили, что бауэры «помягчали».
После встречи с полицейскими я опасался, что меня узнали. Поэтому мне нужно было хотя бы на некоторое время покинуть свое укрытие в родном доме. В ту же ночь я перебрался в партизанский бункер в Смуге подле Жарок, захватив с собой партизанское имущество, чтобы немцы в случае обыска не могли обнаружить следы моего пребывания дома. Укрытие в Смуге мы построили осенью 1942 года при помощи «Альбина», «Тадека», моей сестры «Стаси» — Элеоноры Валах-Гардзиновой и ее мужа Сташека. Лесок там был молодой, редкий и маленький. Шахтерским способом мы сделали подкоп под пригорок, поросший соснами. Стены укрепили деревянными кругляками, а вход замаскировали дерном. Много дней и ночей провел я в этом первом партизанском бункере, который до самого конца войны служил нам складом.
РАБОТА В СЕЛЬСКОЙ УПРАВЕ
Добытый в казармах Райхсарбайтсдинста радиоприемник исправно служил у Преглера в Езерках. Все чаще доходили до нас сводки и радиопередачи, которые мы переписывали пока что от руки. Но этого было недостаточно. Слишком трудоемкой была работа, и слишком мало получалось экземпляров для того, чтобы по-настоящему поставить работу.
Мы мечтали о пишущей машинке, и поэтому, когда «Болек» сообщил нам, что руководство округа требует от нас «техники», я предложил конфисковать машинку в сельской управе в Бабице. Мы намеревались одновременно уничтожить все документы. Люди жаловались на то, что немецкая администрация вела учет с поистине прусской добросовестностью. А нам представлялась возможность затруднить гитлеровцам сбор поставок и налогов.
Предложение было принято. «Болек» горячо поддержал его. Мы решили приурочить нападение к пасхе, которая была на носу, рассчитывая, что бдительность местного жандармского участка, расположенного не более как в ста метрах от управы, несколько снизится. Полицейские будут заняты в этот день потреблением праздничных лакомств, отобранных у польского населения.
Нападение решено было произвести в ночь с субботы на воскресенье. Прикидывая с «Болеком» необходимые силы и вооружение, мы порешили, что на этот раз пойдут обе партизанские группы — либёнжская и ментковская.
На условленный сборный пункт на Краковском шоссе между Жарками и Бабице отряды прибыли отдельно. В первый раз с нами шли два советских солдата[12]. Вооружение десяти партизан, которые должны были принять участие в нападении, составляли четыре пистолета, карабин и три двустволки. Взяли мы с собой и ломы.
Небо, затянутое тучами, усиливавшийся дождь, порывистый ветер — все это было нам на руку. Погода стояла такая, что, как говорит народная пословица, и собаку на улицу не выгонишь. Ноги увязали в размокшей глине, сырая одежда прилипала к телу.
К Бабице мы добрались со стороны Липовца. В разрушенных древних стенах замка, теперь едва заметных, гулял ветер. Замок когда-то принадлежал краковскому епископу, который приспособил помещение под тюрьму для лиц духовного звания, нарушивших устав. Во время шведского нашествия в его стенах некоторое время оборонялся небольшой польский гарнизон. Сожженный в боях с барскими конфедератами, замок так никогда и не был восстановлен. В 1863 году в развалинах замка некоторое время укрывался Мариан Лангевич, диктатор январского восстания.
Теперь эти почерневшие от времени стены стали свидетелями наших партизанских действий. Ноги сами несли нас вниз, к деревне. Пробираясь между домами и заборами, мы приближались к сельской управе.
Привыкшие к темноте глаза различили у стены под навесом какую-то фигуру. Человек этот не заметил нас и, сгорбившись, стоял, прячась от проливного дождя.
11
Стой! Документы, пожалуйста (нем.).
12
Это были беглецы из немецкого лагеря для военнопленных, которые нашли убежище у окрестных жителей. Около двух недель назад их привел в отряд «Желязко» — Адам Хынек из Серши.