Фирма

Особенно быстро и бесповоротно Алжир рвал отношения с теми, кто застал его в период становления, когда он, нищий провинциальный парнишка, бегал — точно так же, как несколько лет спустя Толик — за водкой для представителей ленинградской богемы, искал у них пристанища и пользовался их гостеприимством.

Перед тем как уехать в длительный зарубежный вояж, Алжир смотался по каким-то своим делам в Москву и прихватил с собой Толика. Дела Алжира были связаны с куплей-продажей икон, и в один из вечеров ребята оказались в московской квартире Романа Кудрявцева — большого специалиста в этой области.

Посовещавшись, пошушукавшись с хозяином, Алжир отбыл в Ленинград, а Толик с разрешения Романа остался, причем, по своему обыкновению, надолго — он гостил у столичного плейбоя месяца два. Роману это было не в тягость: отличная квартира на Садовом кольце, дом в Пантыкино, дача на Николиной Горе — места для приема гостей хватало с избытком.

Кудрявцев любил энергичных людей. Сам Роман был ребенком богатых родителей и, начиная свое собственное дело, не испытывал нужды в стартовом капитале, привлеченном со стороны, но людей, которые вытащили себя за волосы из нищеты и поднялись выше среднего уровня благодаря собственной смекалке и деловым качествам, он уважал особо.

Толик как раз подходил под его определение «self-made man», и между Кудрявцевым и Бояном возникло даже некое подобие дружбы.

В ту пору деньги у Толика еще были. Тот самый вернисаж, на котором Алжир загнал ржавую железку за тысячу долларов, принес Бояну очень неплохую прибыль. На сей раз операция вывоза картин была проведена нетрадиционно — Толик и Алжир сами заплатили Бурову в Ленинграде из своих сбережений, он обеспечил им беспрепятственный выезд и документы на беспошлинный провоз багажа в Швецию, Норвегию и Голландию, где их уже ждали покупатели. Доля Бурова была лишь малой толикой того, что компаньоны получили в Европе, и Боян чувствовал себя вполне обеспеченным человеком.

Москва пришлась ему по душе — может быть, знакомство с Кудрявцевым сыграло в этом решающую роль.

Если в Ленинграде Толик вместе с Алжиром постоянно находились в кругу очень милых, умных, обаятельных, но совершенно нищих, неустроенных и вечно пьяных артистов, художников и философов, то в столице Боян быстро привык к хорошим машинам, роскошным апартаментам, ухоженным, богато одетым девушкам и дорогим ресторанам.

Имеющий деньги, побывавший за границей и демонстрирующий каталоги известных галерей молодой человек — при этом модный, симпатичный и коммуникабельный — быстро нашел себе в столице новых друзей и еще быстрее понял, что жить должен именно здесь.

— Правильно, — заметил Кудрявцев, когда они сидели с Бояном у него на даче и с удовольствием курили отличную коноплю, не иссякавшую в доме Романа. — Правильно. Ты же родом из Вологды, а в Москве провинциалы — ведущая сила. По крайней мере, в искусстве. Здесь для талантливого человека из русской провинции лучшее место на земле. В Ленинграде публика замечательная, у меня там масса друзей, Толик, но…

— Все не в себе, — подсказал Толик.

— Нет, так резко я не стал бы о них говорить… Лучшие мои друзья — ленинградцы. Но они, как бы это сказать… А в общем, ты прав. Действительно не в себе. Слишком уж одухотворенные. Это и хорошо. Иначе они не были бы настолько плодовитыми и талантливыми… Интересными… Своеобразными… Но жить, как они, извини, не могу… Да и ты, я вижу, не особенно жаждешь.

— Не жажду, — согласился Толик.

— Я знаю — тебе в столице нравится. Не думаешь переехать сюда?

— Ха! Рома!

«Рома» был старше Бояна на пятнадцать лет, но разница в возрасте не имела для Кудрявцева никакого значения. Он общался с Бояном, как со своим ровесником, и ценил в нем исключительно деловые качества. Всему остальному — молодости его друга, наличию или отсутствию официального образования, происхождению — Кудрявцев не придавал ни малейшего значения.

— Ха-ха, — еще раз коротко рассмеялся Толик. — Переехать!

Он встал и прошелся по веранде. К дому Романа вплотную подступал сосновый лес. Солнце уже село, но июльский день еще не остыл, да и, судя по жаре, стоявшей над Николиной Горой, остывать не собирался. Разве что под утро, с первой акварельной синевой на востоке, очень быстро разливающейся по черному небу и светлеющей на глазах, придет сюда утренняя прохлада.

— Да-а… — протяжно выдохнул Толик. — Переехать сюда, жить здесь… Кто же откажется?

— А ты женись, — просто сказал Роман. — Женись, и все дела. Деньги у тебя есть…

— Пока есть, — подчеркнул Толик, делая ударение на первом слове.

— Кончатся эти, еще заработаешь. Голова на плечах есть, она у тебя варит. Если что, я помогу.

— Спасибо. Жениться… А на ком? Кому я нужен?

— Да тут барышень сколько хочешь.

— Что им — москвичей мало?

— Э-э, — улыбнулся Роман. — Не все так просто. Вот про ленинградцев мы поговорили, а о москвичах забыли. Москвичи — народ прагматичный. Купцы, одно слово. Поэтому, кстати, и в искусство особенно не лезут. Не купеческое это дело — песенки орать. Так?

— Ну, наверное…

— Москвичи, они вами, провинциалами, торгуют. Строят галереи, концертные залы… Издревле так было на Руси. Третьяковка вот, например… Провинциалы пишут картины, а Москва их покупает и продает…

— Но ведь галереи — это вроде бесплатно…

— Толик, ты не понимаешь. Меценатство — та же торговля. Только не с людьми, а с Богом. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз. Я про москвичей заговорил к тому, что у нас тут невест выбирают с приданым. Купеческая натура, ничего не поделаешь. Но тебе-то ведь прописка нужна, а не приданое, правильно? Ну и, может быть, любовь… А?

— Да… Вообще-то не худо, чтобы любовь… Но можно и так…

Толик несколько секунд помолчал, потом внимательно посмотрел на своего старшего товарища.

— Кстати, о Боге. Я тебя, Рома, давно хотел спросить…

Боян снова прошелся по веранде, вернулся к сидящему в плетеном кресле Роману, взял из его руки «косяк», затянулся.

— Ты меня извини, я человек неверующий…

— Все вы, питерские, нехристи, — усмехнулся Роман. — Ну, ничего, ничего. Давай, говори.