Страница 25 из 26
Вениамину Соломоновичу Элинсону в день его рождения
Месяц март, он — весна формально,
но ни луж не видать, ни проталин.
Впрочем, может, быть, и нормально —
все же умер товарищ Сталин.
Но могла бы явить природа
и журчанье ручьев весенних,
все же дело такого рода:
умер Сталин — родился Веник.
Я прощения попросил бы —
не впервые о том говорится,
но я вижу тут образ и символ,
потому не грех повториться.
Вождь глядел за страной бессонно,
отливал людей из металла!
А в душе малыша Элинсона
независимость клокотала.
Он мечтал, слегка холодея,
чтоб ценили у нас не покорность,
а энергию и идею,
предприимчивость и проворность.
Он, мужая в стране суровой,
так пробиться мечтал скорее!
Он и в партию был готовый,
но спасла графа про еврея.
И теперь он, чистый душою,
крутит-вертит заводский бизнес —
и с надеждой большой-большою
к стародавней мечте приблизясь:
быть богатым — то есть свободным,
быть свободным — то есть богатым,
жить на уровне международном
и не ведать счета затратам.
Я желаю тебе удачи,
предприимчивый современник!
Чтоб сбылась мечта, не иначе,
дорогой наш товарищ Веник!
Генриетте ЭЛИНСОН
Непревзойденной Гасе, даме с собачками
* * *
Ехали к Западу танки
в сорок четвертом году,
в этой весенней болтанке
видя Победы звезду.
Жутко взрывались фугаски,
были большие дела,
нашу советскую Гаську
мама тогда родила.
Маме, и папочке тоже —
светлая память, покой…
Выросла Гаська пригожей,
а по-уральски — баской.
Возрастом вставлены в раму,
только ничуть не скорбя,
выпьем за папу, за маму,
стало быть, и за тебя.
Будь хороша, как легенда,
в трудные эти года.
Пью за тебя, Гасиенда,
как это делал всегда!
Генриетте Моисеевне Элинсон 2 декабря 1979 года
То не корабль в тумане тонет,
заваливщися на бок,
а это наша Гася стонет,
будто сизый голубок.
Приближаясь к дню рожденья,
ей бы. выкрикнуть: «Ура!»
А у ней плохое настроенье,
по-французскому «хандра».
По-английски кличут «сплином»,
по-турецкому — «кисьмет»,
а на русском, на былинном,
и приличных слов-то нет.
Ну, тоска, печаль-кручина,
а задуматься — с чего?
Если Веня в том причина,
мы сейчас к ногтю его.
Если гости виноваты,
дружно выйдем, как вошли,
хоть и ради этой даты
в новых мы штанах пришли.
Жизнь — реальность, не легенда,
на дворе двадцатый век,
брось трепаться, Гасиенда,
ты ж советский, человек.
Пой, танцуй, рисуй картины,
перестань, не унывай,
как себе на именины,
испеки нам каравай.
Рядом пусть искрится водка.
И вкусивши то и то,
скажем: «Гасенька! Молодка!
Ты живи еще лет сто!»
Гасе, Гале, Генриетте —
чтоб сто лет жила на свете!
Тройные есть одеколоны,
тройные есть суперфосфаты,
прыжки тройные и поклоны,
тройные имена и даты.
Сегодня месяца начало,
сегодня Кирова не стало,
но главное его значенье:
сегодня Гасино рожденье.
Она сама себя не старше,
она сама себя моложе,
три имени у юбилярши,
которое из них дороже?
Когда я думаю о Гасе,
тогда не думаю о кассе.
Пишу бесплатно я, и это —
тебе, родная Генриетта.
Промчалась жизни половина,
а ты живи себе, Галина!
Когда я думаю о Гасе,
то я мечтаю об указе,
чтоб орденом была согрета
подруга наша Генриетта.
Чтоб песни пели и былины
о дивных прелестях Галины.
Когда я думаю о Гасе,
поет струна на контрабасе,
и раздается вздох кларнета,
как только в мыслях Генриетта.
Но громче прочих — пианино:
на нем работает Галина.
Когда я думаю о Гасе,
я думаю о высшем классе,
с каким обута и одета
всегда по моде Генриетта,
то коротко оно, то длинно,
а все тебе идет, Галина!
Когда я думаю о Гасе,
я размышляю об окрасе:
едва опять настанет лето,
свой пол покрасит Генриетта.
Напрасно ждать Вениамина:
все в доме делает Галина.
Когда я думаю о Гасе,
я весел, как Чапаев Вася,
и весь танцую, как Одетта,
как только рядом Генриетта,
и весь дрожу, как мандолина,
когда передо мной Галина.
Так выпьем за красотку Гасю,
свой тайный жар в душе погасим.
Подымем тост за Генриетту,
за нашу мирную планету!
И в нашу дружбу — так, Галина? —
не вбить американцам клина!
ГАСЮ ПРИВЕТСТВУЮТ…
«Когда бы ты была премьер,
с тебя бы я брала пример.
Прими, май дарлинг Генриетт,
привет от Тэтчер Маргарет.»
«Благодарю тебя, Ритуля,
за эти теплые слова.
Ты на руководящем стуле,
ты всей Британии глава.
А я всего лишь правлю мужем,
но выше пост мне и не нужен.
И кстати: я прочла в газете
про дыры у тебя в бюджете.
И наш бюджет протерт до дыр…
Боритесь, милая, за мир!»
«О Генриетта! Ты согрета
и не берет тебя мороз.
Я так завидую! Ведь это
в Британии — больной вопрос.
Меня упрямые шахтеры
задумали с ума свести.
И даже для моей конторы
угля не могут завезти.
Пишу дрожащею рукою
и поздравляю от души,
увы, не знающей покою.
Не забывай меня. Пиши.»
«Гася! Брось и оторви!
Я, как зверь, ревную!
Окромя моей любви
знать не знай другую.
Я терплю, терплю, пока
под ночным покровом
что ты делаешь в ДК
с Яковом Свердловым?
Если что — ведь загублю…
Как не дам вот денег!
Ладно. Я тебя люблю.
Твой мерзавец Веник.»
Дай, поцелую, дай, поцелую… Почему? Смотри, какой я красивый! У тебя муж тоже красивый? У, ты, какая! Ладно. Я не красивый. Я попугай. «Ваш муж курит, курит, курит!» Сама куришь? У, ты, какая! А он еще и пьет, пьет, пьет! Гама пьешь? А он еще и в карты проигрывает! Не веришь? Почему? Выигрывает? У, ты, какая! Ладно. Я не попугай. Я физик. Оптический. Очки носишь? Мое изобретение. Ну, сними их, сними, дай, поцелую… Ну, почему? Он у тебя тоже оптик? У ты, какая! Ладно. Скажу. Но только тебе. Я Хазанов. Артист. Тот самый. Веришь? Ну то-то. Ну, дай, дай, поцелую… Да почему?! Он у тебя тоже артист? И еще лучше меня?! У, ты, какая!!!
Здравствуй, дорогая тетя Гася!
Пишет тебе кот Матроскин из деревни Простоквашино. У тебя девичья фамилия сельская, хозяйственная, так что приезжай сюды. И дядю Веню бери. Я экономить буду, корову куплю. А дядю Веню запряжем в тележку, будем молочко на рынок возить. Славно заживем!