Круг замкнулся

— Но сколько все-таки стоит платье? Я подумывал насчет красивого платья для тебя. Ну, скажем, пятьдесят крон хватит?

Лолла опустилась к нему на колени и сказала:

— Ну, довольно шуток. Платье, и шляпка, и туфли, и перчатки, словом, самое малое — двести пятьдесят крон.

— Ну так уж и двести пятьдесят, — только и сказал он, а сам был до того занят тем, чтобы удержать ее у себя на коленях, что даже и не слышал собственных слов.

— И если вы дадите мне денег на такое платье…

— Да уж, видно, придется. Вечером будешь?

— Буду.

Он хотел сопровождать ее, дойти вместе с ней до банка и взять там деньги, но она не пожелала. Пусть он напишет бумажку, ну, чек, одним словом, и даст ей.

Вот как много сумела достичь Лолла.

А потом она снова от него скрылась. И вечером не пришла, и платье себе не купила. Она отнесла в банк его чек в уплату долга и тем выгадала несколько месяцев отсрочки. Вот, пожалуйста, чек от самого должника.

Ей нелегко было уклоняться от встречи с ним, это требовало больших ухищрений и труда. Она начала ходить за покупками на дальний рынок, а на улице глядела во все глаза и видела зорче, чем все остальные.

Потом Лолла снова «подумала», а подумав, усомнилась в правильности своего поведения. Точно ли она вела себя разумно? Она еще много должна, да вдобавок на ее попечении осталась мать. К тому же был риск, что в любой день история с фальшивой распиской может выйти на свет. И вот однажды, подстроив так, чтобы встретить на улице Бродерсена, она уже знала, как ей поступить.

Какое-то мгновение казалось, будто он хочет свернуть в сторону, избежать встречи как человек обиженный и оскорбленный, но она помахала ему и остановила.

Зорко оглядевшись по сторонам, она сказала ему вполголоса:

— Я все время так тревожилась, вы знаете из-за чего. Рыдала день и ночь, вы ведь знаете, довольно самой малости, и беда случится.

— Да.

— Но теперь опасность наверняка миновала.

Внимательно оглядевшись по сторонам, она тихо произнесла:

— Здесь я больше ничего не могу сказать, но я приду к вам вечером, если вы пожелаете.

Он сперва пробормотал, что она уже много чего сулила и обещала, но скоро сдался. И хотя вообще-то он держал путь на кладбище, к могилам обеих жен, тотчас повернул домой, чтобы навести там порядок.

Вечером она пришла. И была ласковая, и красивая, и отважная.

— Я не надела новое платье, — заявила она. — Я на это не решилась.

— Пустяки, — сказал он.

— А теперь слушайте: я думаю, что у меня все в порядке.

— Вот видишь! Так я и знал!

И, полагая, что теперь им уже ничто не помешает, начал возиться с ее пуговицами.

Она воспротивилась.

— Но я так долго тебя ждал. Один раз, единственный — и потом ты исчезла.

— Да, ваша правда… но неужели вы не можете забыть тот единственный раз?

Оказалось, что не может.

— Значит, все, что мы тогда делали, для вас незабываемо?

В ответ он только кивнул, что, мол, да, незабываемо.

— Тогда я думаю, — начала она и надолго умолкла, позволив ему тем временем расстегнуть две пуговицы у себя на блузке, — тогда я думаю… не желаете ли вы иметь меня здесь все время?

— Как это «все время»? Нет, нет.

— Чтоб я вообще от вас больше не уходила.

Он пробормотал, что его достатков не хватит, чтобы ее прокормить, пустяшная пенсия, нет, он ее не понимает.

— Ну а если мы поженимся?

У Бродерсена даже челюсть отвисла. Немного спустя он недоверчиво переспросил:

— Ты это всерьез?

Потом они помолчали, и каждый думал про свое. Еще он пробормотал, что слишком стар для нее, что на свете много молодых парней и что она все это не всерьез.

— Да, — ответствовала она, водрузившись к нему на колени, — все так, но ведь вы некоторым образом моя старая любовь, помните?

Тут и он невольно улыбнулся.

— Прямо с детских лет, понимаете? А такое не забывается.

Их обвенчали со всей возможной скоростью, ни он, ни она не хотели затягивать дело, обвенчали в приходской церкви с органом и хором. Старый Бродерсен твердо стоял на ногах, пастор величал его капитаном и толковал о юной деве, что припадает к тебе. Могли, конечно, возникнуть некоторые сложности, но оба сочли за благо действовать по правилу «да не зайдет солнце во гневе вашем». Пятеро друзей-капитанов присутствовали при церемонии, слушали и задремывали, слушали и снова задремывали. Итак, Бродерсен женился в третий раз. На Лолле было нарядное платье, башмаки и шляпка и перчатки — она своего добилась.

Они продолжали жить в мансарде. Лолла была особа толковая, их было всего двое, и места на двоих хватало хоть в комнате, хоть в кровати. Если найти жилье попросторнее, придется взять к себе мать Лоллы, но по множеству причин было лучше, чтобы она все-таки жила в своей хижине на берегу.

Они написали Абелю о том, какое «изменение произошло в их жизни», это письмо тоже не вернулось, но и ответа они не получили.

Престранный тип этот Абель.

И брак их оказался престранный, что, впрочем, можно было предвидеть. Лолла и думать не желала про своего мужа, да и он особо ее не домогался, так было лишь вначале — стариковская страсть, взбрык. Теперь, если ему изредка казалось, что он чего-то от нее хочет, она попросту отмахивалась: «Да брось ты!»

— Как ты смеешь так отвечать собственному мужу? — возмущался он.

— Ты ведь все равно ничего не можешь.

— Я не могу? А помнится, первый раз ты говорила, что я могу.

— Ах, дорогой, можешь не сомневаться, ты и тогда ничего не смог.

Оскорбленное молчание.

Потом он рассердился и взревновал:

— Значит, если я не могу, то есть кто-нибудь, кто, по-твоему, может?

На это она и вовсе не ответила.

Он, еще более сердито:

— Тогда уж откровенность за откровенность: мой шелковый платочек из Китая однажды торчал из кармана у совершенно чужого человека.

— Подумаешь! — презрительно фыркнула она.

— Учти, я сам видел.

— Подумаешь! — еще раз фыркнула она. — Тоже мне нашелся!

— Уж коли так, могла бы вернуть его мне.

— Верну, верну!

— Да нет, я вовсе не требую, — надулся он. И поскольку она молчала, продолжил: — Это как же так? Сперва ты дала платочек ему, а теперь пойдешь забирать? Очень хорошо! Иди, иди, и лучше всего вечером, а то и ночью, когда у него дежурство.

— Ну ладно, перестань об этом, сделай милость. Ты ведь помнишь, что ты моя первая любовь?

— Молчи, Лолла, я имею полное право говорить об этом.

— Конечно, имеешь, но да не зайдет солнце во гневе вашем.

Солнце и впрямь не зашло в их гневе. Лолла как-то исхитрялась всякий раз уладить дело. Но в сердце у старого Бродерсена засела заноза, он заметно сдавал и вообще больше ничего не стоил. Он снова отыскал старых дружков. У них было заведено относиться к нему с почтением, как к человеку о двух сберегательных книжках. Но и дружки за это время переменились: одни завидовали, другие злорадствовали.

«Что это ты вдруг ни с того ни с сего оженился? — спрашивали они. — И как же ты управляешься ночью? Не слишком ли она молода для тебя?» Хуже всех был Кьербу, самый старый из них и вдобавок совсем беззубый. «Я тоже подумывал о переменах в жизни, — говорил Кьербу, — но тогда мне понадобился бы заодно и домашний священник. А тебе он, часом, не нужен?»

— Ничуть, — отвечал Бродерсен, вставая с места.

— Куда же ты? Давай посидим, поболтаем.

— Да нет, я уж лучше пойду.

— Что-то ты заважничал с тех пор, как женился.

— Ничего я не заважничал, — затравленно отвечал Бродерсен, — просто у меня нет больше сил слушать твои глупости.

Он пошел на кладбище к двум своим могилкам. Не то чтобы он вспомнил своих покойниц, но все равно он прополет травку и подметет увядшие листья. На это уйдет какое-то время, да и со стороны красиво выглядит. Впрочем, это занятие ему не помогло, досада не проходила, и тогда он обратился к Армии спасения. И это был не худший выход, он стал религиозным, что влечет за собой мир и добрые дела, он сжег старую колоду карт, с помощью которой показывал фокусы, втайне прочитывал застольную молитву и отказался от многого на этой грешной земле. Просто удивительно, до чего он сдал за последнее время.