Волк

— Мне сообщили на работу, что ты убил человека! — слышу я за спиной возбужденный голос отца. — Тебя разыскивает милиция! Где оружие?

— Да, убил! — зло отвечаю я, проходя в комнату и падая в изнеможении на диван. — С плывущей льдины сделать это было не легко. А оружие булькнуло в реку.

Отец сидит за столом, положив перед собой руки. Я гляжу ему прямо в глаза.

— Ты убил опасного преступника. — Его указательный палец резко протягивается в мою сторону, будто пронизывает воздух перед собой. — Понятно?! — подчеркивает он. — Спрашивать с тебя буду потом, а сейчас быстро переодевайся. Под аркой ждет машина. Тебя отвезут в Шарлино.

Глава II

У машины меня встречает солдат.

— Ну, ты Гена? — спрашивает он меня.

— Да, — отвечаю я.

— Я повезу тебя, — говорит он. — Ну, меня звать Никита.

Я сажусь на заднее сиденье. Мы трогаемся, я закрываю глаза и вроде бы дремлю.

— Ген, — обращается вдруг ко мне боец, — а у вас танцы бывают?

— Бывают, — лениво отвечаю я.

— А как? Ну, вот у нас в деревне или под патефон, или под гармошку, — объясняет Никита.

— У нас под радиолу, — буркаю я и замолкаю.

— Ну, чего ты, расскажи, как вы вечера проводите, с девчонками встречаетесь, — не унимается боец, — жалко, что ли?

— Ты видел — наш двор ограждают три дома, стоящие буквой «П», и детская больница. Получается квадрат, — начинаю я говорить, понимая, что мне не отвязаться от назойливого солдата. — Слева в углу котельная и там площадка. Пар пятьдесят на ней помещаются. Включаем радиолу и танцуем. Во дворе у нас турник, брусья, штанга, кольца, канат. Мы даже соревнуемся между дворами по боксу, борьбе, бегу. Когда старшие ребята соревнуются, не очень интересно, а когда пацаны!.. Они так увлекаются, столько в них азарта!

— Ты тоже выступаешь? — интересуется Никита.

— У меня с братьями есть коронный номер. Он называется акробатический этюд. Знаешь, каким успехом пользуется! Мы спорт любим. Все на стадионе «Динамо» занимаемся. Я — гимнастикой, Валера — акробатикой. Володя пока что в группе общего развития. Он родился с пороком сердца. Вроде бы сейчас у него все нормализуется. Хочет идти в секцию бокса.

И потом танцуем мы не всегда под радиолу. У нас есть свой оркестр. Я в нем играю на гитаре и пою. Нашим девчонкам даже больше под оркестр нравится танцевать. Нас приглашают играть в чайную у Дорогомиловского рынка. Неплохо платят.

— Ну, здорово! — восхищается солдат. — Свой оркестр. А кто у вас вообще всем этим заправляет?

— Как заправляет? — переспрашиваю я. — Руководит, что ли? Никто, сами. А еще мы тренируемся в стрельбе, — говорю я и осекаюсь. Слава богу, солдат не обращает на это внимания. У него своя направленность разговора.

— А у нас скука, особенно зимой, — печалится Никита и замолкает. Я же на самом деле засыпаю и просыпаюсь только от окрика Никиты.

— Ген, мы уже Плавск проскочили! Темнеет. Пора и о ночлеге подумать.

— А чего думать, — отвечаю я, оглядываясь окрест, — вон впереди какая-то деревенька. В ней и заночуем.

Мы стучим в окно первой попавшейся избы и слышим в ответ:

— Входите, не заперто.

В доме трое детей приблизительно от 5 до 12 лет и средних лет женщина. Они ужинают. На столе, кроме миски с картошкой в мундире и блюдечка с солью, ничего нет. Женщина говорит:

— Не побрезгуйте, садитесь, откушайте с нами.

Детишки тут же убирают руки со стола, но продолжают глазенками есть картошку. Мы переглядываемся с солдатом и возвращаемся к машине. Забираем из нее все съестные припасы и, вернувшись, выкладываем их на стол.

— Эй, ребята, — обращаюсь я к детям, — набрасывайтесь! — И сам первый беру кусок колбасы. Дети не заставляют себя уговаривать.

Никита делает бутерброд из черного хлеба с салом и подает его женщине:

— Ну, это вам, хозяюшка.

После ужина мы ложимся спать, но сон не идет. Повертевшись с боку на бок, солдат приподнимается:

— Ген, я слышал от наших макаронников,[2] будто твой батя золото в Америку переправлял, а японский военный корабль напал на них. Так твой отец подорвал его. А ты что-нибудь об этом знаешь?

— Отец кое-что говорил, — отвечаю я.

— Ну, расскажи, интересно же, — просит Никита.

Я вижу, как поворачиваются в мою сторону мордочки ребят и голова хозяйки, и начинаю повествование.

Перед отправкой на задание с отцом встречается генерал.

— Ты башкой отвечаешь за сохранность золота, — сухо говорит он, не отрывая глаз от бумаг на столе. — Это хлеб наших детей, жен и стариков. Они, оголодавшие в войну, вновь будут недоедать. А мы отдаем их кусок этим паразитам за свиную тушенку!

— Так точно! — чеканит мой батя.

— Так точно, так точно — как мальчишка, — передразнивает его генерал и выходит из-за стола. — Как воевать, так их не было, а как территорию делить да музеи грабить, пасть раззявили. Союзники хреновы! Но их Жуков здорово шуганул. Почти до моря эти янки от него драпали. — Глаза у него загораются. — Скажи, перетопил бы он этих говнюков, не вмешайся Сталин?

— Так точно, перетопил бы! — озорно отвечает отец.

— Молодец! Понимаешь, — с удовлетворением отмечает генерал. — Ладно, иди!..

На военно-морской базе Чукотки Сергей Александрович Данилов, официальный представитель Москвы, под охраной и наблюдением моего родителя принимает ящики со слитками золота, а затем грузит их на небольшое судно.

Вид у моего отца и его солдат далеко не бравый. Все какие-то подавленные. Давят нависающие над землей и морем рыхлые тучи, напитанные темной влагой и вызывающие промозглость.

Им кажется, что погрузка никогда не кончится. Снег лепит бате в лицо, порошит в глаза, ветер рвет шинель, палуба ему кажется черной. Отца бьет дрожь, так сильно, что он с трудом понимает, что спрашивает у него боцман по поводу погрузки. Так и не получив от него ни одного толкового ответа, тот говорит:

— Идите вниз. Вы, я вижу, больны. Здесь на палубе хватит и четверых ваших солдат.

Отец спускается в каюту, но в ней тоже холодно, и он снова поднимается наверх. К нему подходит человек, похожий на моржа, с мокрыми от снега и свисающими до подбородка усами, и кричит:

— В двадцать четыре часа отходим! Чтобы все люди были на местах. Прошу со мной не спорить и тем более не указывать.

Тут только до бати доходит, что это капитан судна, а он зачем-то задает ему вопрос о времени на сборы.

Корабль медленно, часто стопоря машины, отваливает от причала. Люди передвигаются по нему, словно слепые. Даже прожекторы не прорывают непроницаемую мглу. Предметы теряют свой облик. Матросы на верхней палубе кажутся загадочными тенями. На душе неспокойно. Это состояние усиливается еще и тем, что солдаты беспрерывно перекликаются. Они его раздражают, и отец приказывает солдатам отдыхать, а сам остается на палубе.

Медленно, липкой струей тянется время. Беспокойство перерастает у отца в предчувствие опасности. Волны становятся все круче и в конце концов одна из них его окатывает. Он спускается вниз. Солдаты спят.

Отец идет в каюту. В ней уже храпит Сергей Александрович. Переодевшись в сухое белье, отец тоже ложится, но заснуть не может из-за ломоты в костях и кашля. Батю снова начинает трясти озноб, появляется сильная боль под лопатками и становится трудно дышать. В какой-то момент он вспоминает, что не выставил часовых. И тут же забывается. Ему чудится, что на его тело льют холодную воду, а она с шипением тут же улетучивается. Потом он слышит крики, топот, стрельбу, хочет подняться и не может.

Приходит в себя отец от теплого прикосновения к лицу луча солнца, проникшего через иллюминатор. Данилова в каюте нет.

«А погода-то изменилась, — облегченно думает он, — и ветер стих». Кое-как одевшись, батя пытается встать, но от сильного головокружения тут же падает обратно на койку. Однако сознания не теряет.

Гудение двигателей корабля, шипение холодной воды у стальных бортов не дают ему покоя. Он хочет выйти на воздух, делает новую попытку и на четвереньках выбирается наверх. От увиденного волосы у него на голове поднимаются дыбом.

2

Макаронник — на солдатском жаргоне сверхсрочник.