Странники войны

— Ишь, как не отпускает тебя могила, — натужно прокряхтел рыжий, и лицо его странно побагровело. — Будто втягивает в себя, будто втягивает.

— Не причитать, не причитать! Поверни железкой ко мне, ну, — продолжал подсказывать Беркут.

— Штык, — потребовал немецкий офицер у одного из солдат, тоже сгрудившихся вокруг могилы. А когда солдат снял штык с ремня, взглядом показал: передай пленному.

Тот, кто подавал Беркуту лопату, тоже понял обер-лейтенанта: взял штык, зачем-то поплевал на него и, перекрестившись, прыгнул в яму.

— Господи, это ж считай, что оба мы уже на том свете, — бормотал он, топчась по телам расстрелянных и неумело перерезая веревку. — Повезло тебе, командир...

— Давай, давай, не тяни, — вполголоса поторапливал Беркут. — Помоги выбраться, пока фриц не передумал.

— С возвращением в этот мир, — мрачно приветствовал его «коллега», когда операция по вытягиванию из могилы наконец была завершена. — Я уже полтора года на фронте. Но расстреливать пришлось впервые.

— Слава богу. Не успели зачерстветь. С чего это нас? Вдруг?

— Вместо заложников. Хватали кого попало. Возглавить ликвидационную команду лагеря почему-то приказали именно мне. Странно: чтобы из могилы... оказался не расстрелянным... И даже не раненым. Такое вижу впервые.

— Спасибо за воскрешение, коллега. Война действительно начата не нами. И то единственно доброе, что мы можем сделать, участвуя в ней, — это спасать всех, кого еще возможно, кого в состоянии спасти.

— Это считается трусостью или предательством.

— Зато после войны, особенно на смертном одре, все остальные будут считать убитых ими, а мы — спасенных.

— Оставьте свои проповеди... — презрительно обронил обер-лейтенант. — В машину.

10

— Господин нггурмбаннфюрер, осмелюсь напомнить, что сегодня у нас торжественные проводы.

Прежде чем хоть как-то отреагировать на напоминание адъютанта, Скорцени отбил еще два нападения своего вооруженного кинжалом спарринг-партнера, роль которого выполнял инструктор рукопашного боя фридентальских курсов особого назначения, и лишь тогда, вытирая полотенцем пот с лица и груда, поинтересовался:

— Кого и куда мы провожаем с вами, Родль? — Не так уж часто удавалось Скорцени позаниматься часок-другой в спортивном зале Фриденталя, где курсантов обучали защите от всех видов холодного оружия и где кожаные физиономии подвешенных между полом и потолком манекенов навевали грустные мысли о том, как слишком мало он уделяет внимания своей физической подготовке.

— Известно кого — наших русских компаньонов.

— Точнее, — потребовал штурмбаннфюрер, сбрасывая с себя тренировочную куртку и слизывая с губ едкий соленый пот.

— Операция «Кровавый Коба», — вполголоса произнес Родль, мельком взглянув на отошедшего к окну инструктора и приблизившись к шефу.

— Черт возьми, что же вы раньше?! Когда вылет?

— Через четыре часа.

— Через два с половиной мы должны быть на аэродроме, Родль!

— Машина уже готова. Водитель за рулем. У вас еще останется несколько минут, чтобы произнести напутственное слово.

— Не превращайте меня в партийного функционера, Родль, — проворчал Скорцени, с сожалением осматривая зал. Ему не хотелось уходить отсюда. Иногда его посещала совершенно бредовая идея: отрешиться от всего бренного мира и, подобно монаху Шаолиньского монастыря, полностью посвятить остаток дней собственному совершенствованию в стенах замка Фриденталь.

— Как вы думаете, Родль, высшее руководство рейха придет в восторг, узнав, что мы с вами пытаемся превратить Фриденталь в монастырь для отставных «СС-командос»?

Родль ошарашенно уставился на Скорцени. В общем-то он привык к сумасбродным идеям «первого диверсанта рейха», тем не менее иногда ему все же приходилось на несколько секунд застывать с открытым ртом в попытке как-то понять, сосредоточиться и отреагировать так, чтобы не выглядеть недоумком.

— Оно будет счастливо. Особенно когда до ставки фюрера долетит весть, что первыми постриглись в монахи штурмбаннфюрер Скорцени и его беспутный адъютант.

— Адъютант беспутного «первого диверсанта рейха» — это вы хотите сказать? — добродушно пожурил его Скорцени, решительным шагом направляясь к душевой. — В следующий раз одним из манекенов этого зала станете вы, Родль. Я не допущу, чтобы, откровенно волыня, вы еще и ухитрялись срывать тренировки своему шефу. Это непорядочно.

В кабинет, который администрация аэродрома выделила Скорцени для встречи с десантниками, Кондаков и Меринов вошли вместе. Сбросив маскировочные плащи, которые они надели, чтобы не мозолить глаза своими советскими мундирами, агенты предстали перед штурмбаннфюрером в погонах майора и капитана Красной армии.

— Как видите, на звания мы не скупимся, — холодно прощупал их обоих взглядом Скорцени. — На деньги, кажется, тоже, — вопросительно взглянул на Кондакова.

— Так точно. Там у них, правда, продовольственные карточки... Но черный рынок тоже работает.

— Выпускник такой элитной диверсионной школы должен уметь сам добывать себе на пропитание. Когда заходит речь о деньгах для агента, работающего и стране противника, мне становится стыдно. Есть еще какие-то просьбы? Пожелания?

Диверсанты переглянулись и как-то неуверенно пожали плечами.

— На той, первой явке, на которой будете приходить в себя после десантирования, вы найдете еще довольно значительный запас патронов, сухих пайков и денег. Если же у вас возникнут какие-то проблемы здесь, то — Скорцени взглянул на часы — до вашего отлета остается почти полтора часа. Гауптштурмфюрср, возглавляющий подготовку к операции, постарается решить их очень оперативно. Я же хочу выступить в роли пастора, — ангельски ухмыльнулся Скорцени. — Или попа — так, кажется, по-русски?

— Мы неверующие, — предупредил Кондаков.

— Именно поэтому. Послушайте меня, парни, — голос «первого диверсанта империи» стал жестким и металлически твердым. — Помните, что результатов вашей операции буду ждать не только я. Не только командование вермахта. Его будет ждать прежде всего сама Россия. Порабощенные большевиками народы - Советского Союза. На ваше мужество рассчитывает вся Европа. Весь мир с надеждой будет ждать известия о том, что возмездие наконец свершилось. Взрыв, ради которого вы рискуете жизнями, в тот же день отзовется взрывом ликования в сотнях сталинских концлагерей. Он станет первым глотком свободы, которым Россия насладится еще до того, как добьется демократического возрождения.

Скорцени умолк, давая возможность переводчику дословно перевести все сказанное им. При этом он всматривался в лица диверсантов. Они по-прежнему оставались угрюмо-сосредоточенными. И никакой печати рыцарского мужества на них, никакого полета диверсионной фантазии!

— Но мы не политики, — Скорцени вдруг почувствовал, как, глядя на лица этих безнадежных «лагерников», он и сам потерял всякое воодушевление. — «Ты становишься жалкой тенью Геббельса, — почти с отвращением сказал он себе. — Самой жалкой из всех его теней». — Мы — солдаты. Поэтому я уверен, что вы выполните свой солдатский долг перед человечеством. Следующая наша встреча, уже после вашего возвращения в пределы рейха, состоится в лучшем ресторане Берлина.

— Вот это по-нашенски, — только теперь вымучил нечто похожее на кисловатую улыбку лейтенант Кондаков.

— А вы, агент Аттила, считали, что успех такой операции мы не отметим? Но о меню и выпивке — потом. Пока что — дай бог свидеться.

— До встречи, господин штурмбаннфюрер.

— Будет ли она? — мрачно проворчал по-русски Меринов.

Скорцени не понял его слов, но очень точно уловил дух сказанного.

«Лагерники — они и на том свете лагерники, — молвил он про себя, глядя вслед агентам. — В этом весь ужас твоей работы с русскими».

11

Беркут незаметно осмотрелся. Вокруг немцы. Правда, бдительность несколько притуплена, но сколько стволов!.. Нет, сейчас побег невозможен. Не сейчас. Ну что ж...