Скованные намертво

Аверин поужинал, включил телевизор. Пушинка прыгнула на колени. По телевизору показывали председателя Комиссии по помилованию писателя Приступкина, который долго и нудно вещал, какими гуманными соображениями руководствуется его комиссия, состоящая из лучших людей.

— Ну не зараза? — покачал головой Аверин, слушая, как председатель комиссии объясняет, что они не милуют настоящих бандитов, а милуют оступившихся. — Смотри, Пушинка, врет и не краснеет.

Пушинка, приоткрыв глаз, глянула на экран. Говорят, кошки не видят изображения на телеэкране. К Пушинке это не относилось. Она любила смотреть телевизор, а порой Аверину начинало казаться, она понимает все, что там говорят.

Пушинка вытянулась, замурлыкала, и Аверин погладил ее по мягкому пузу.

— Хорошая кошка.

На него напал новый приступ кашля. Положив Пушинку на кресло, он начал выворачивать все ящики в поисках лекарств, но ничего не нашел. В холодильнике тоже не обнаружилось ничего подходящего от простуды.

Оставалось идти или в ночную аптеку, что далеко. Или к Егорычу. Аверин выбрал второе.

Егорыч был дома, он пропустил позднего посетителя и сказал:

— Заходи. Меня таскали в прокуратуру на допрос.

— В честь чего?

— Я оказался в каких-то списках защитников «Белого дома». Теперь пытаются выяснить, много я оружия украл оттуда.

— И много?

— Слушай, вам что, делать нечего? На улицах мало убивают? А там столько морд сытых — следователи. И занимаются какой-то ерундой.

— Ты, Егорыч, государственный преступник, — хмыкнул Аверин.

— Это ваша контора — государственные преступники…

Ладно, пивка холодненького, как?

— Ты что. Я и так заболел.

— Выглядишь неважно.

— Дай что-нибудь от простуды.

— Лучше всего водочки.

— Не надо.

Егорыч покопался в ящиках, извлек баночку меда, банку малиновогоо варенья и несколько таблеток от кашля.

— На.

— Спасибо.

Аверин спустился пешком на два этажа. Тут все и началось. Перво-наперво он увидел Наташу, трезвонящую в дверь его квартиры. Когда ей это занятие надоело, она ударила ногой по ней.

— Чего двери ломаешь? — спросил Аверин. Наташа обернулась.

— Где тебя носит?

— Ты бы позвонила сначала.

— Еще чего, — хмыкнула Наташа. И чмокнула Аверина в щеку, на которой остался, как рубец, след помады.

Аверин отпер замок.

Двери лифта неторопливо открылись. И из него вышла Света. Увидев Аверина и повисшую на его плече Наташу, она замерла, закрывающиеся двери ударили ее по плечам и разъехались снова в стороны. Потом еще раз.

— Ты… Это кто? — произнесла Света, прожигая глазами соперницу.

— А, познакомьтесь, — начал было Аверин.

— Это что, твоя новая девка? — осведомилась Света с плохо сдерживаемым бешенством.

— Ну, — Аверин представил, каким идиотом сейчас выглядит.

— Это что за вобла сушеная? — осведомилась Наташа. — Это ты на нее меня променял?

— Ах ты, жеребец чертов! — воскликнула Света, шагнула в лифт, двери закрылись.

— Я к тебе спешила, вон, еду понакупила. А ты… — покачала головой Наташа. — Подстилку какую-то нашел! Сволочь ты!

Она развернулась и попробовала залепить Аверину пощечину, но тот боксерским нырком ушел.

— Чего вы так разнервничались? — пожал плечами Аверин и невинными глазами посмотрел на Наташу.

— На!

Наташа кинула о кафель сумку, там что-то звякнуло и расколотилось, повернулась и побежала вниз по лестнице.

Аверин вздохнул, нагнулся, поднял сумку. Из нее что-то текло. Судя по всему — красное вино. Он начал вновь открывать захлопнувшуюся дверь.

— Так тебя. Так. Чтоб неповадно было, бандит, ха-ха-ха, — замогильно засмеялась возникшая на пороге соседка, видимо, наблюдавшая весь скандал в глазок.

— Исчезни! — кинул Аверин!

— Ах ты, — мат пошел длинный и забористый. Ругаться соседка умела.

Аверин вошел в квартиру.

— Ну, Пушинка, такого давно не было, — произнес он усмехаясь.

— Слава, здравствуй, — послышался из телефонной трубки Маргаритин голос.

— Здравствуй, — сказал Аверин. — Я никак не мог тебя найти. Дома никто трубку не берет. На работе говорят — на больничном.

— Приглашаю тебя в ресторан, дорогой. Сегодня я расплачиваюсь.

— Что празднуем?

— Я развязалась.

— С чем?

— С милицейской службой.

Аверин опешил.

— Так сразу?

— Я плохая девчонка, Аверин. Я сразу разрубаю узлы. Мне надоело.

— Ну что ж… Где встречаемся?..

Вечером они сидели в небольшом кафе у метро «Парк культуры».

— Ну, давай, за мою новую жизнь, — она подняла фужер. Аверин выпил.

— Думаешь, эта жизнь будет лучше старой?

— Уверена, Слава…

— Где будешь работать?

— Сидеть на крепкой мужской шее.

— Чьей?

— Отцовской, конечно, — улыбнулась Маргарита как-то отстраненно.

— А по специальности?

— Пойду в нотариусы. Ты не представляешь, какие они имеют деньги.

— Представляю. Последний раз видел нотариуса — его взяли за то, что он делал доверенности на квартиры, хозяева которых умерли. Действительно, деньги приличные.

— Что за мрачный взгляд на вещи. Пойду… — она задумалась.

— В фотомодели?

— А что. Какая-то болонка Клаудиа Шиффер может миллионы зарабатывать. А мы, рязанские, что, хуже? — она улыбнулась и чмокнула Аверина в щеку. Как раз в то место, где вчера красовался Наташин поцелуй.

— Да в наших деревнях вообще девки лучше, — согласился Аверин.

— Вот за это и выпьем. За русских женщин. Никакие французские профурсетки с нами, Слава, не сравнятся. А вы, русские пропойцы, бездельники и менты, этого не понимаете. И не поймете никогда.

Вечер закончился в квартире у Маргариты. Она немножко напилась, так что румянец сиял на ее щеках. Такой она Аверину нравилась не меньше.

— Слава, а ты мог бы бросить все и уехать со мной куда глаза глядят?

— Куда? В тайгу?

— Нет, в тайге холодно.

— Значит, в Узбекистан.

— Нет, на Ямайку.

— А что? Грабили бы золотые галеоны.

— Тебе все шутить. А я серьезно.

— Серьезно про Ямайку?

— Нет, серьезно про то, чтобы бросить все и заняться мной. Смог бы?

— Ну… — протянул Аверин.

— Ясно.

— Наверное, смог бы.

— Ничего бы ты не смог. Ты привязанный гирями к своей жизни. К работе. К этим подонкам, которых ты ищешь. И пути тебе назад нет.

— Зря ты так, — буркнул Аверин. Он знал, насколько Маргарита права.

— Я тебя люблю, Слава… Но этого мало.

— Почему?

— А, не обращай внимания, — она поцеловала его в шею и задышала в ухо. И он почувствовал, как на него накатывает желание…

Утром она приготовила на скорую руку завтрак. На американский манер взбила какую-то бурду в кухонном комбайне, плюхнула смесь на сковородку. Получилось нечто вроде омлета.

— У меня отпуск за этот год не использован, — сказал Аверин. — Я мог бы его взять, и мы бы куда-нибудь съездили.

— Вряд ли. Я уезжаю.

— Куда?

— В Египет. Там как раз сезон. На три недели.

— Зачем?

— Чтобы смыть в Средиземном море ту грязь, в которой я возилась три года.

— Желание хорошее. После круиза, Сочи только Египет.

Она села, положила на плечи Аверина руки.

— Славик дуется, как барышня, — она засмеялась.

— Славик не дуется.

— Дуешься… И правильно делаешь. — Она в этот момент выглядела какой-то рассеянной. И Аверин в очередной раз подумал, как тяжело будет ее потерять. А что они расстанутся — это абсолютно ясно.

Зима вошла в свои права. Холод, немного отступивший в Первые зимние дни, овладел Москвой, он проникал и в души людей. Хмурое низкое московское небо давило на сознание.

Оно отзывалось чувством какой-то обреченности. Казалось, что и низкое небо, и холод — все это навсегда.

Начало декабря ознаменовалось новыми высокопоставленными жертвами киллеров. В подъезде своего дома был убит председатель Россельхозбанка Лихачев. Банк практически считался монополистом по распределению инвестиций для агропромышленного комплекса, по объему активов занимал второе место в России, ни в каких серьезных махинациях замечен не был. За 1993 год Лихачев стал седьмым убитым крупным банки ром. Ассоциация российских банкиров сделала очередное заявление. Личный контроль обещал осуществлять сам президент. И все бесполезно. Дело застопорилось с самого начала. Прикрываясь коммерческой тайной, товарищи убиенного не допустили следствие к банковской документации. На препирательства, перепалки тратилось много времени. Оперативники упускали дни, которые могли стать решающими при раскрытии. Аверин в первые дни занимался этим убийством, но потом отвлекли другие дела.