Избранное

Травина. Не хитри. Сбежал твой сын.

Дракин (скорбно). Дурак... вернётся. Не наш, не наш он, не дракинский.

Мамаев. Твой-то отец богаче был, а эка, убивца вырастил. А у нас Илья — агроном, человек станет. Он в тайну рощенья всякого проник...

Дракин (грубо и властно перебив его). Он бы у меня король был. Король, понятно? И ты бы в яшках при столе его стоял, пока тебе не свиснут.

Похлёбкин. Врёшь! (Смаху кулаком по столу.) Он бы на конюшне спал у тебя, твой король. Бирюк-то дитём от отца сбежал...

Голоса: «Заткни ему глотку-то!», «Особой ценности не представляет», «Дай ему девять грамм шесть десятых!»

Ничего, пускай, пускай всё говорит. Теперь советская власть ничего не боится. Трепись дальше, Дракин.

Дракин. Тот настоящий король и есть, кто из солдат выходит. Ты человек молодой, Василь Васильич. Дай тебе господь при полном коммунизме сон такой радостный увидеть, как бы сын мой жил...

Травина (покачав головой). Слышали? Запоминайте... в ком ещё сомнение осталось! Есть у кого-нибудь вопросы?

Молчание. Травина повернулась к Похлёбкину.

Похлёбкин (сбирая листки со стола). Пять минут мне нужно.

Травина (так же, вполголоса). В две укладывайся... некогда, Похлёбкин. Давай!

И тогда, скомкав в кулаке, Похлёбкин прячет в карман эту шумную, ненужную ему больше бумагу.

Похлёбкин (торжественно, почти мудро и без крупицы прежней злости). Всенародно обличаю тебя, Дракин. Пойман ты на месте, народной жизни вор. Кто же ты есть, враг? Отвечаю на указанный вопрос. Ты есть явленье временное. Ты жил, пока ночь землёй владела. Но поёт петух, и пора тебе собираться в дорогу... Да, пора, пора всемирному человечеству исходить из пустыни его зверства. Это я ему нонче совет даю, русский мужик из спалённого Кутасова... (Коснувшись сердца под гимнастёркой.) Что это со мной... сердце-то как щемит!

Голос в тишине: «Воды ему!» Зачерпнув из ведра, Бирюк отправляет к Похлёбкину по рукам ковш. Тот отпивает глоток и ставит на стол, расплёскивая часть воды при этом.

Какая же ныне картина расстилается перед нами, товарищи?.. Немирный век в могилу сходит. И это ты, Дракин, под руки его ведёшь, кровавого своего папашу. Слушай же, в последний раз, как лес шумит. Ой, славно шумит, слаще девичьей песни. Думаешь, силу свою считает, либо мелку зимню ёлочку прибаюкивает? Нет, это он вас славит, русские рабочие и мужики. (Повышая голос.) Вся дикость земная из пещер своих на вас рванулась, и вы её грудью, окровавленной отшибли. Думатся мне теперь, весь шар земной вам за это поклонится... если только не свинья!.. Конец тебе, Дракин.

И опять, сам дивясь недугу своему, он замолкает с закушенными губами. Неожиданно он садится. В ту же минуту, подойдя к Травиной, сержант произносит одно какое-то слово, которое меняет всё.

Травина. Ладно, кончили... (Торопливо, про Дракина.) Уведите его пока. И сами, и сами...

Тревожно поглядывая на лейтенанта, которого не видно сейчас из-за спины сержанта и Лены, народ покидает землянку, увлекая в своей волне и Дракина.

Василь Васильич... догорает наш гость. Отойдём в сторонку, пускай простятся!

Все они отходят в противоположный угол. Глаза Темникова закрываются.

Лена. Открой, открой. Я забыла, какого цвета твои глаза. Покажи мне их, покажи...

Обезумев, она трясёт его колено. Веки Темникова поднимаются.

 Темников (тихо и внятно). Руку дай... Лена.

Как в самом начале, они смотрят в лицо друг друга. Улыбка родится и потухает на устах лейтенанта. Глаза закрываются, и падает разжавшаяся рука.

Лена. Ещё, ещё гляди... (Распахнув платье у ворота.) Смотри... это я, Лена твоя. Не оставляй меня, не уходи!

Она ещё ждёт чего-то, может быть — чуда. Надоумленный жестом Травиной, сержант задёргивает брезентовый занавес. Визжат проволочные кольца Мамаев крестится. Похлёбкин намелко ломает какую-то щепочку... Шум и ругань слышны снаружи. Мамаев заранее открывает дверь и сторонится. С громадной ношей и в кожане с оторванным рукавом, растерзанный и в поту, появляется Илья. Он ещё не понимает значения предостерегающе поднятых ему навстречу рук. Сложив на ступеньках рогожный узел, который скатывается вниз, в землянку, он шапкой вытирает лицо.

Похлёбкин (подозрительно). И ты падаль какую-нибудь притащил?

Илья (хрипло). Смерти ходил искать, не взяла. Доктора там не было, так я фершала ихнего приволок. Развяжи... поосторожней. Я, кажется, руку ему сломал.

Развязывают рогожный узел, накрест опутанный верёвкой. Смертно запуганный, там съёжился человек в немецкой врачебной форме. Его подняли. Он в ужасе пятится к печке, когда к нему приближается Илья.

Чего, не тигры мы, люди. Только осерчали на подлость вашу!

Поочерёдно глядя на всех, пленный пожимает плечами. Рука его, как тряпичная, висит вдоль тела.

Мамаев. Потише с ним говори. Боится.

Илья. Слушай меня, враг. Смерть твоя говорит с тобою. Хорошего человека вы убили, и девушка моя любит его. Лечи! Не вылечишь... (и глаза Ильи темнеют), выпью рыжие твои очи, сердце в тебе задушу!.. (Тихо и кивнув на занавеску.) Иди.

Пленный (поняв смысл приказания, воодушевясь и скороговоркой). Болной? Можна, можна. Ich soll mir den Kranken ansehen.

Приосанясь, он отправляется за занавеску и тотчас выбегает оттуда. Челюсть его отвисла, неразборчивое мычанье срывается с перекошенных губ.

Aber einen Toten ka

Илья (замахнувшись). Лечи!..

Похлёбкин ловит в воздухе руку Ильи. Появляется Лена, и это даёт пленному время забиться в угол землянки. Платье Лены раскрыто на груди: она стоит, ничего не видя перед собой... и как не похожа она на себя в начале этого повествованья! Мамаев спешит укрыть её плечи платком.

Мамаев. Закройся, дочка... люди тут.

Лена. Что ж он молчит, твой старый чёрный камень, папаня?

Мамаев опускает голову перед этой великой и гневной печалью. Сержант распахнул дверь и, привалясь к косяку, смотрит в небо. Зарево погасло, светят звёзды, шумит ночной лес.

Травина. Вот и тихо стало у нас. (Деловым тоном.) Сколько на часах у тебя, Похлёбкин?

Похлёбкин (взглянув на часы). Пора собираться... Нет, шумно будет в эту ночь, хозяйка. Эй, не хочешь на большой тризне погулять, сержант? Облачайся тогда. Там, в углу, выбери ему что пострашней, Мамаев.

Мамаев идёт в угол, где под нарами сложено оружие.