Избранное

А боле всех Ильи мне жаль. Парень со всячинкой, но гордый... и наш. Устя с малых лет души в нём не чаяла. Вот и повенчались, значит, пеньковым венчиком...

Травина. Ты ступай, мальчик, на кухню. Покушай, посушись. (Лене.) Отведи его, девушка!

Донька и Лена, взявшись за руки, послушно покидают землянку. И, пока открыта дверь, видно ещё издалека, как Мамаев ведёт под руку согбенного и постаревшего Дракина. Старики спускаются. Похлёбкин заблаговременно устанавливает чурбак посреди землянки. Дракина сажают: он в чужом, криво надетом треухе и пёстрых варежках.

Вот, Степан Петрович. В гору пошёл Потапыч-то! Выше всех хочет забраться. И мы хороши...

Похлёбкин (вторя ей). Да, доверили цыгану коня постеречь.

Стащив варежку с руки, Дракин вытирает ею нос и опять бессмысленно смотрит в солнечное пятно на полу.

Мамаев. Крепись, Петрович, не надламывайся. Копи в себе: за кажную травиночку спросим. А на подвиг сына твоего весь мир сейчас дивуется!

Из-за спины Дракина он жестом подсказывает Похлёбкину, чтобы дали подкрепиться старику. Похлёбкин достаёт из шкафчика на стене бутылку, наливает — скупо, как лекарство, — в кружку и, отложив на стол варежки Дракина, протягивает ему водку. Не сразу постигнув, чего от него хотят, тот пьёт в одно дыханье, морщится и потом все смотрят, как пробуждается биенье жизни в этом оглушённом человеке.

Ну, как, легше стало?

Дракин. Крепка-а...

Мамаев. Крепка, да хороша. Ишь, и выпил-то пустяковинку, а фигулирует. Может, ещё?

Дракин (вытирая усы). Хватит. Понемножку лучше. Чего зря-то лить!

Похлёбкин. И смех, и слёзы. (Отставив на стол бутылку и кружку.) Ну, на данном этапе хватит и нам лить этот бесполезный матерьял. Слушай нас, Степан Дракин. Твоё горе сейчас впятеро злей нашего... Значит, не один ты, а как бы пятеро тебя. Через час пойдёшь в Кутасово... Навести старушку свою, утешь. (Помедлив.) Кстати, исполнишь приговор над старостой. Они сына твоего умертвили, как пса... помни!

Стук в дверь.

Войди!.. (Дракину.) Да не сбрехни кому по дороге, как тогда Потапычу. Беречься надо.

Повторный стук. Похлёбкин сердится.

Войди же, дьявол.

И сразу же, как от дьявола, пятится на шаг... Без шапки, один, живой и невредимый, без кровинки в лице, там стоит Илья. Сзади, стеснясь кольцом, хмуро смотрят на него люди отряда. Стараясь держаться независимо и твёрдо, Илья спускается. Махнув рукой мужикам, чтоб расходились, Травина сама спиною прикрывает дверь.

Илья. Вот... пришёл. (И что-то дрогнуло в его голосе.) Устю-то, Потапыча-то... а?

Дикими, опустошёнными глазами он обводит лица стоящих перед ним: знают ли? Да, знают.

И шапку потерял...

Растопырив пальцы, он смотрит на свои сильные и пустые руки, из которых выпало счастье. С отвисшей губой, подавшись вперёд, Дракин уставился на сына; он больше всех потрясён его внезапным возвращеньем. Илья поворачивается повесить на гвоздь свою овчину. Тем временем Мамаев произносит, широко крестясь: «Прости, Потапыч, что помыслом погрешили мы на тебя». Вешалка рвётся, и тогда с глухим воплем боли Илья взмахивает рукой, словно рубит кого-то, незримо стоящего рядом.

Э-эх!..

Похлёбкин (негромко и почти спокойно). Ты потише, Илья. Мы сами нервные.

Травина (столь же враждебно). Больные у нас тут.

Ширкая сапогами, Илья движется к занавеске, которую только теперь приметил, и все видят, как отяжелели за ночь его ноги.

Илья (видимо узнав Темникова). А-а, заболел, что ли?

И, не нуждаясь в ответе, он тянется к бутылке и наливает себе, много. Струя сперва не попадает в кружку. Подойдя без единого слова, Дракин наотмашь сшибает кружку со стола. Илья следит, скосив глаза, как она, гремя, катится по полу.

Дракин (сипло). Не торопись. Доложи сперва народу, где воинство твоё, командир!

И слышно, как он дышит. Мамаев с силой отводит его за плечо. Весь дрожа и комкая бороду в кулаке, Дракин не сразу отступает от сына.

Пусти, тебе зять нужен, а мне... Я по нём ведро слёз пролил, а он... он мне дёгтем бороду вымазал! Дай мне его...

Мамаев. Полно, полно тебе, Степан Петрович. Бог услышит. Чем он тебя изобидел?.. что в петле не висит?

И почему-то не столько увещания Мамаева, сколько пристальный, из-под приспущенных век, взгляд Похлёбкина заставляет утихнуть Дракина.

Похлёбкин (Илье). Не волнуйся. Сядь здесь. Никто тебя пока не обвиняет.

Илья садится, озираясь.

Теперь поделись впечатлением. Как такая картина получилась.

Илья. Спрашивайте.

Травина. Сам скажешь.

Илья молчит, точно ему не под силу сдвинуть первое, чугунное слово своего рассказа.

Не молчи, Илья. Тебе теперь нельзя молчать. Ни минуточки.

Дракин сунулся было что-то сказать.

Не мешай! Степан Петрович.

Дракин (ударив себя в грудь). И прóклятой, а сын он мне, сын мой единый...

Он идёт к Илье, и тот жадно ухватился за эту первую протянутую ему руку.

Ничего, сынок, тебя природа бережёт. Разоришься, такими кусками кидаться!.. Потешь их, как из петли на волюшку-то маханул. Всё им очерти!

Илья (насторожась). Я в петле не был... Они в засаде у ключа сидели. Выскочили враз, по пятеро на брата... и лозинка не хрустнула. Взорваться бы, да не успели!.. Я в обнимку покатился с одним, а как подняли меня, их уже уводили. Устю волоком во тьму волокли. Только и крикнула напоследок...

Мамаев. Что крикнула-то?

Илья (потупясь). Прощай, Илюшенька... крикнула.

Дракин. Вишь, как она тебя жалела. Вот бы тебе невестушку, не за кралями гоняться... Ничего, что рябая. Рябая крепше!

Травина (с досадой). Не мешай, Степан... сказано тебе.

Илья. Я тоже итти приготовился... (Опять его треплет лихорадка воспоминанья.) А тут офицер ихний подошёл, посветил в лицо фонарём. Посмеялись, полопотали... он ещё в плечо меня ткнул, в снег уронил, и ушли...

Травина. Добрый, значит, офицер-то!

Похлёбкин. Погоди, не там шаришь, хозяйка. (Илье с непонятным умыслом.) А ты не удивился, значит, за что они тебя помиловали?

Дракин (не давая сказать сыну). Экой, догнал бы да попросился с ними в петелку! Там места мно-ого!

Уже с нескрываемой неприязнью все посмотрели на Дракина.

Травина. Ты ступай пока в Кутасово, Дракин. Время теряешь...