Охота на уродов

Тюрьма разделся, он был татуирован, как дикарь из сельвы, с ног до головы. Почесался под мышками. Разбежался. И тоже сиганул с обрыва.

Так бы день и прошел спокойно, если бы не появление конкурирующей фирмы.

Они шли неторопливо, как стадо животных, метящих свою территорию. Разлилась бутылка и послышались крики — это стадо набрело на бомжей и походя их затоптало Послышался звук удара, звон — бутылку разбили о голову одного бомжа, а другого повалили и отпинали — быстро, жестоко. Еле передвигая ноги, отхаркиваясь кровью, всхлипывая, бомжи рванулись наутек.

— У, бля, — воскликнул Тюрьма, выпрыгивая из воды на берег. — Хорь со своей шоблой. Ноги делаем!

— А хи-хи им не хо-хо, — хмыкнул Туман.

— Двигаем! — Тюрьма схватил шмотки.

— Да пошли они.

Между тем время было упущено, и смываться было уже поздно.

— Бляха, Туман, — развел руками Рома Хорьков по кличке Хорь. Ему стукнуло девятнадцать годков. Здоровенный, с длинными руками и дефективным лицом, в жизни он, кажется, не собирался заниматься больше ничем, как до старости шататься со своими корешами по улице, нещадно колотить бомжей, случайных прохожих, подворовывать из дач. Со своей свитой численностью человек в десять он твердо решил сегодняшний день ознаменовать приятными приключениями, а для этого старые враги в лице Тумана и его компании подходили как нельзя лучше. С криком команчей на тропе войны шобла устремилась вперед и взяла «тумановцев» в кольцо.

— Тебе чего. Хорь? — спросил Туман, поднимаясь. Послышался визг — это Кикимора попыталась вцепиться ногтями в лицо одного из хоревских подручных, но получила кулаком по ребрам.

— Давно мечтал позырить, как тебя отпидорасят, Туман, — язык у Хоря немного заплетался, он только что принял со своими верными оруженосцами на грудь стакан левой азерской водки, и теперь злобное веселье одолевало его и толкало на подвиги. — Ты у нас Леня. Будешь Лена.

Кикимору прижали двое у кустов и с интересом, сопя, исследовали ее девичье тело.

Шварц, до того накупавшийся всласть и мирно загоравший, присел на коленях, напряженно оглядываясь и нащупывая в своей одежде припасенный кастет. Но шансов отбиться у него было мало. У Хоревских прихвостней были короткие дубинки, да еще блеснул нож.

По сигналу — залихватскому хулиганскому свисту — шобла устремилась на врага. Шварц легко вскочил и с треском впечатал кастет в первый же лоб. Тут же получил дубинкой по голове и рухнул на колени. Далее последовал пинок по ребрам. Он сгруппировался, понимая, что подняться ему не дадут и остается только крутиться на земле, чтобы получить меньше ударов и выжить.

И тут послышался грохот.

Сперва никто ничего не просек. Самый сообразительный, Хорь понял все первым и, увидев направленный ему в живот ствол, неуклюже прыгнул в сторону и припустился прочь.

Шоблу уговаривать долго не надо было. Парни бросились врассыпную, унося ноги.

Туман, который, уходя из подвала, засунул за пояс пистолет, теперь, счастливо улыбаясь, целился в спину убегающему Хорю. Нажал на спусковой крючок. Пистолет отрывисто пролаял еще два раза.

— Ушел, сука!

— И хрен с ним, — трогая разбитую губу, произнес Тюрьма.

— Бля, мог бы завалить щегла! — обиделся Туман на оказавшегося слишком шустрым Хоря.

— Ага, — закивал Тюрьма. — А потом бы тебя легавые загребли.

Туман перевел дыхание. И почесал затылок. Такая постановка вопроса ему в голову как-то не приходила. Но сейчас он прикинул, что Тюрьма прав. Убивать Хоря на глазах у всех было опрометчиво.

— А если его вечером завалить? — предложил Туман. — Я знаю, где он живет.

— Да на хрен? Он теперь пуганый. — Тюрьма сплюнул кровавый сгусток.

— А как эти пидоры бежали!

— Меньше чем трое на одного наваливаться им западло! — буркнул Тюрьма. Голова шумела, удар по ней был существенный.

— Так их! — Туман пнул ногой старую шину, в которой зияла дыра — туда вошла пущенная для острастки первая пуля.

Кикимора всхлипывала, пытаясь восстановить целостность разодранного купальника.

— Пошли отсюда! — прикрикнул Туман.

У Кикиморы болела вся филейная часть. Ее папаша, вечно хмурый и нередко пьяный работяга с фарфорового завода, когда дочка пришла в третьем часу ночи, взял ремень и выпорол ее почем зря.

— Шалава растет, ух! — погрозил он ей ремнем и цыкнул на двух ее маленьких братьев, испуганно выглядывающих из спальни. — Не хватало еще, чтобы дочь на Тверской стояла!

— И встану! — с вызовом воскликнула она.

— Ах ты, — он опять замахнулся ремнем.

— Хватит — воскликнула мать, кутаясь в халат. — Она больше не будет.

Папаша вопросительно посмотрел на дочь.

— Буду, буду, буду! — закричала Кикимора.

— Вот блядь выросла! — папаша хлестнул ее по щеке, потом обреченно махнул рукой, обернулся и пошел в спальню.

Кикимора поплелась к себе в комнату, держась за больное место, упала на кровать и лежала, всхлипывая:

— Гад, гад, гад…

Папашка охаживал ее не первый раз. Конечно, обо всех ее выходках он не знал. Но того, что знал, было вполне достаточно для нервной трясучки. Еще три года назад его вызывали в милицию, уведомили, что дочурку застукали в подворотне, когда она нюхала клей с пацанами. От рук она отбивалась чем дальше, тем больше. Школу бросила. Проработала продавщицей три недели, но ее выгнали за отсутствие малейшего желания работать. А полгода назад он увидел у нее в сумке шприц и выпорол так, что она не могла две недели присесть. Ушла тогда из дома и жила в подвале дней десять. Потом заплесневела там, потянуло на нормальную еду, в домашний уют. И вернулась. Отец, осунувшийся и изнервничавшийся, ни слова не сказал ей тогда, пальцем не тронул. А мать все плакала.

Ох, как же болела задница! Ремень у отца был армейский, пригодный для таких экзекуций. И хлестал папашка со знанием дела.

— Ненавижу, ненавижу, — хлюпала она носом. Действительно, из глубин ее души поднималась мутная острая ненависть. Кикимора лежала и мечтала, что будет бить папашу ногами, а тот будет просить прощения. Убила бы… Убила…

В семье Кикимора чувствовала себя чужой. Ее злила курица-мать, которая все кудахтала, что желает ей только добра, выводил из себя раздражительный отец, приводил в бешенство сопливый мелкий братишка, все время ноющий.

Уткнувшись в мокрую подушку, она все-таки заснула. Сон был глубокий. В нем были кошмары, но утром она их не могла вспомнить. Кожа саднила, в одном месте ремень рассадил кожу до крови Она проглотила яичницу с томатами, которую приготовила мать.

— Ну и что ты дальше собираешься делать? — начала набивший оскомину разговор мать.

— А ниче, — ответила Кикимора.

— Ты о будущем думаешь?

— Да ладно, — отмахнулась Кикимора, набивая рот.

— Чем ты будешь заниматься?

— Квартиры грабить, — вдруг брякнула Кикимора.

— Дура!

— Пока, — Кикимора поднялась со стула и устремилась из квартиры.

В подвале все собрались давно. Разговор зашел о том же, о чем спрашивала Кикимору мать, — что делать дальше.

— Надо дела делать, — гундосил снова Туман. Его распирало оттого, что они являются обладателями огромного богатства — пяти стволов и нескольких коробок патронов — и не могут его употребить в дело. Наверное, так чувствует себя евнух, охраняющий гарем, падкий до женского пола и не способный ни на что.

— А если сберкассу взять, — предложил Туман.

— Какую сберкассу? — возмутился Тюрьма. — Ты с трех метров в Хорька не попал! А менты со стволами выскочат — чего ты делать будешь?

— Ты недавно ментов собирался валить, — огрызнулся не терпящий противоречий Туман.

— Я и сейчас согласен.

— Да, — задумался Туман. — Нужно потренироваться.

— Как? — не понял Тюрьма.

— Ну, грохнуть кого-то.

— Ну ты даешь, — протянул Шварц.

— Кому даю — мое дело, — кинул зло Туман. — Завалим, посмотрим, как оно, в натуре.

— А кого? — с сомнением произнес Тюрьма.