Страница 34 из 80
— Не бойся. Все нормально, — сказал Ушаков. И немного времени прошло, когда он понял, насколько ошибся. Но и на старуху бывает проруха…
Водокачка была достопримечательностью Заречного — как и покинутые три года назад казармы танкового полка, она радовала старомодными очертаниями, будто пришедшими из старых времен неприступных замков и тевтонских рыцарей.
Непрезентабельный, покосившийся дом они нашли без труда. Бульбаш описал все правильно — от бензозаправки дом Натахи Вороны просматривался как на ладони — до него было метров триста.
— Что-то никакого движения там, — присмотрелся Гринев, выйдя из машины.
Собака в будке перед домом Вороны дрыхла без задних ног, не реагируя ни на что. Форточки и окна были наглухо закрыты.
— При такой жаре и духоте долго в помещении с закрытыми окнами высидишь? — спросил Ушаков.
— Да. Свинтил Пробитый, — согласился Гринев. — Или прогуливается где.
— Где он прогуливается?
— Ну, за грибочками в лесочек собрался, — хмыкнул Гринев. — За ягодами. Или в магазин.
— Он что, идиот, что ли?
— А что, умный?.. Может, по соседям пройтись, поспрашивать?
— Нет, светиться не стоит. Спугнем. — Ушаков прикинул варианты и подвел черту:
— Поехали в райотдел. Пусть ребята установку нормальную организуют.
— Поехали. — Гринев перевел дух. Он уже настроился на работу, и вид зашторенных окон и закрытых форточек его не воодушевил.
«Рено» тронулся с места и пополз неторопливо по дороге, ведущей к Лебежску. Водонапорная башня скрылась за деревьями. Начались новостройки — строительство коттеджей было в самом разгаре, ухал отбойный молоток, стояла столбом пыль, украинские строители клали кирпич и месили бетон.
Дальше дорога вела через дачный поселок, отведенный пятнадцать лет назад для офицеров Балтийского флота. Офицерские владения походили на бомжатский поселок — на пяти сотках в землю врастали сбитые и сваренные из каких-то отработавших свое топливных баков, сколоченные из фанеры жалкие домишки. На фоне кирпичных коттеджей, отстроенных торгашами, спекулянтами и барыгами, выглядело это жалко и навевало Ушакову грустные мысли о судьбах страны, где офицеры флота строят домишки из пришедших в негодность труб и топливных баков.
— Саша, тормози у стекляшки, — приказал Гринев шоферу, показывая на стеклянный одноэтажный придорожный ресторанчик с магазином перед автостоянкой.
— Зачем? — спросил Ушаков.
— За холодным пивом. «Балтика», третий номер. Что, против?
Ушаков облизнул губы и кивнул:
— Кто же против…
Стекляшка стояла на оживленном месте и недостатка в клиентах не испытывала. Здесь всегда водителю-дальнобойщику или перегонщику легковушек из Польши можно было выпить чашечку крепкого кофе, а дачникам купить продукты. Рядом с автостоянкой суетился у мангала кавказец лет восемнадцати от роду. Трудно было представить, кому нужны шашлыки при такой жаркой погоде. Но, видать, нужны.
На стоянке, огороженной бетонными кубиками, стояли два грузовика с фурами, на их радиаторах красовались начищенные круглые «мерседесовские» значки, номера говорили об их прибалтийской принадлежности. Один из водителей — здоровая туша с татуировкой на плече в виде русалки — размякал на сиденье, открыв дверцу, и посасывал лениво пиво в ожидании своего напарника. За фурой стояли голубой белорусский «Форд-Эскорт» и старенький «сто восьмидесятый» «Мерседес», которому по возрасту и заезженности надлежало бы уже найти прикол на свалке старого автомобильного хлама, но он, трудяга, ездил. Смуглая мамаша, присев на колено, умывала свою малышку дочку водой, льющейся из крана на углу стоянки, а девчонка отфыркивалась и ныла «не хочу-у», в это время отец семейства о чем-то беседовал у входа в магазин с пузатым кавказцем — хозяином заведения. Мальчонка лет пяти-семи из игрушечного космического бластера, высунувшись из окна «Форда-Эскорта», расстреливал всех, невзирая на родственные связи и положение.
— Бах, падай, — крикнул мальчонка, целясь в вышедшего из «Рено» Ушакова.
— Сдаюсь. — Ушаков поднял руки.
— Я Бэтмен, — представился мальчонка.
— А я — Илья Муромец, — сообщил в ответ Ушаков, и мальчонка задумался.
— Жара. — Гринев взял с сиденья газету, вытер ею лоб, кинул в корзину. — Пошли.
Они направились к стекляшке…
И вдруг все потекло по-другому. Вдруг в этой точке пространства-времени все стало очень важным — кто где находился, кто как двигался. Потому что счет пошел на секунды.
Пробитый понял все мигом. Уяснил две главные вещи — кто перед ним и что его узнали. Он выходил из магазина, сжимая объемистый пакет с продуктами, и, судя по всему, собирался держать путь к тому антикварному «Мерседесу». Но так получалось, что путь туда ему стал заказан. Так уж встали фишки на поле, которому сейчас предстояло стать полем боя.
Ушаков тоже все понял. Он знал, чего ждать от Пробитого. Знал, что тот не поднимет руки и не скажет: я сдаюсь. Знал, насколько сейчас здесь будет жарко. И теперь вопрос стоял так — кто быстрее.
Гринев как раз пялился в другую сторону, завидев что-то на шоссе. Ему еще предстояло обернуться, понять, что творится, и только после этого начать действовать.
Действовать. Для Ушакова это значило, что рука должна скользнуть к поясу, где висит, прикрытый длинной рубашкой навыпуск, пистолет Макарова, расстегнуть защелку, которую постоянно заедает, вытянуть пистолет, который обязательно за что-нибудь зацепится и не захочет вылезать наружу, потом надо будет еще снять «игрушку» с предохранителя, передернуть затвор и нажать на спусковой крючок. А нажимать надо будет обязательно и бить на поражение, поскольку Пробитый станет тоже бить на поражение… И, хуже всего, Ушаков знал, что сам он далеко не Рэмбо. И ковбойскими упражнениями не баловался, в отличие от бывшего морского пехотинца Пробитого, который знает эту науку куда лучше и стреляет куда более метко…
Но думать было некогда. Пробитый потерял немножко времени, когда въезжал в ситуацию, и Ушаков успел расстегнуть кобуру — застежка отскочила нормально. И пистолет лег в руку отлично, ни за что не зацепившись.
Пробитый тоже начал действовать. Ему мешал пакет в руках. Бандит отшвырнул его в сторону, потратив на это драгоценное мгновение. Ну а потом он уже работал слишком быстро. На нем была легонькая, невесомая ветровка, и не было видно, что за поясом у него пистолет. Его рука скользнула за спину.
У Ушакова мелькнуло в голове, что у Пробитого патрон наверняка в патроннике и пистолет не в кобуре, а заткнут сзади, чтобы выдернуть быстрее. И начальник уголовного розыска понял, что сейчас растеряет все свое преимущество.
Тут очухался Гринев и заорал так, что стекляшка, казалось, вздрогнула:
— Стоять, сука!
Смуглая женщина, стоявшая на колене перед ребенком, стала оборачиваться, рот ее от изумления раскрывался, а глаза наполнялись ужасом.
Рука Ушакова потянулась, передергивая затвор. Но Пробитый успел раньше…
Только выдернул он из-за пояса не свой побывавший в деле «ПМ». В его руке возникла граната. Кольцо ее было, видимо, как-то закреплено на поясе, а сама граната покоилась в кармашке. Не нужно было тратить время на выдергивание кольца — оно само слетало, когда граната оказывалась в руке. И оставалось только швырнуть ее.
Странно, как человек воспринимает все в критических ситуациях. Ушаков будто отделил себя от всего окружающего. Не было ни эмоций, ни страха — ничего постороннего. Осталось какое-то механическое, отстраненное восприятие. Глаз фиксировал, как Пробитый швыряет гранату, и Ушаков прекрасно понимал, что хочет противник. Граната летит на площадку автостоянки и взрывается. Сам Пробитый скрывается за стекляшкой, а потом кладет мента, если тот остался после взрыва в живых, из пистолета и уходит. И граната была — теперь уже начальник уголовного розыска мог рассмотреть ее, когда та покатилась по асфальту — не какая-то жалкая наступательная «РГД-5», радиус разлета осколков у которой всего ничего, можно и не обращать на нее внимания, а «Ф-1». Знаменитая «эфка», оборонительная граната, ее швыряют в наступающего врага из окопа, поскольку осколки разлетаются на двести пятьдесят метров, сметая все живое.