Страница 4 из 6
- Я все сделал правильно - говорил себе Джеймс. - я не допустил ни одного просчета. Армия парализованных должна была подчиниться государству.
Джеймс отрешенно смотрел вниз, с третьего этажа. Тысячи людей,в основном дети разных возрастов и лишь незначительная кучка взрослых и ничтожная часть стариков шли плечом к плечу чтобы уничтожать и убивать. Кто в них заложил это? Джеймс не мог понять, с чего это парзели (как уже окрестило парализованных государство заранее), самовольно, хаотично, беспорядочно стало все крушить, действовать по своей воле.
- Разве им кто дал приказ?..
А все было просто. Первое что увидели дети - это тело Симона, а возле него пистолет. Они позвали остальных. Они смогли вспомнить значение слова пистолет, и что им делают. Само собой, это стало для всех парзели примером...
Джеймса только сейчас настигла эта мысль. Страшней всего было то, что большую часть парзели составляли дети в возрасте от 8 до 19 лет. Страшно было смотреть на эти нахмуренные лица со стеклянными глазами, полные безразличия и совершенного бесстрашия. Детей, которые заламывали прохожим руки и били с предельной точностью, получая взамен сильные удары взрослых, только чтобы защититься...
Джеймс вздохнул. Дверь отомкнулась и щелкнула. Он еще не успел ничего сообразить, как ему в спину попала струя электрического шока. Джеймс, широко раскрыв глаза, упал замертво. Последнее, что он подумал, было: "Жаль, что эти дети не стали государственной армией"
Теперь и он был парзели. Парзели без прошлого, настоящего и будущего. И кто его парализовал? Семнадцатилетний подросток. Который не был парализован. Который не был убит.
Бластером вскоре завладела армия детей - парзели, которая превратила Джеймса в себе подобного. Парзели переходили из города в город, парализуя тысячи прохожих, врываясь, как когда-то Джеймс в общественные места. Едва новобранцы - парализованные приходили в себя, армия произносила лишь одно слово: уничтожать. Людей становилось меньше, все было в руинах, а армия парзели увеличивалась. Они умирали от голода. Они умирали от холода. Они умирали от ран и болезней. Армия парзели уменьшалась и снова увеличивалась. Ее никто и ничто не могло остановить...
Художник
Он стоял и плакал. На большее у него просто не было сил.
Ничего не произошло, просто он не знал, что ему делать и потерял все ориентиры в жизни. Ему хотелось убежать из этого города, от всех этих злых, надоедливых людей. Часто он задавался вопросом: а может, это он злой, может в нем все дело? Но ведь всегда он был добр ко всем. Или это ему так просто кажется?
Возможно, он сам - чудовище. Без принципов, без морали, без совести. Он не знал. У него даже паспорта не было теперь. Еще и без имени. Никто. Свободный от стереотипов и общества. Уволился с работы. Скоро его отчислят.
Он начал слишком легко воспринимать отношения. Поцелуи, прикосновения, секс - что это? Все в голове, как в тумане. Это для него ничего не значило. Не значили ничего все девушки, с которыми он встречался. Разве что одна...Но они не встречались никогда и даже не целовались. Было что-то такое в этом его отношении к ней, в ней самой, что он боялся разрушить. Не смел.
Он запутался. Его не интересовали больше мнения людей, он стал холоден и безразличен ко всем, ко всему. Он и сам не знал, что происходит. Его сердце будто окаменело. Сухо ко всему, что происходит вокруг него.
“Все время хочется спать...
Даже не болит уже. Совесть молчит. Все вокруг - кто все эти люди? Почему они здесь? Почему я здесь?”
Все чаще ему хотелось скрутить головы всем тем, кто шумит, кто разговаривает, кто прикасается к нему. Ему хотелось видеть, как они умирают, корчась на полу у его ног в агонии, как кровь брызжет из всех отверстий и как они внезапно затихают. И молчат. Молчат. О, эта блаженная тишина, без слов, без голосов и бессмысленных обсуждений!
Все мертвые, все лежат на полу и молчат.
Великолепно.
Он ненавидел людей, он не мог больше их любить. Его сердце совсем недавно обросло засохшей, каменной коркой, которая появляется тогда, когда совсем свежая рана начинает заживать. Но эту корку он не сможет содрать, так, как ее можно содрать с пальца.
Он не хотел есть, его тошнило. Все время. До еды, после еды. Ему, в принципе, не хотелось ничего. Кроме одного. Ему очень хотелось приносить людям страдания, чтобы они мучались. Убивать невинных резкими словами, делами, молчать и улыбаться в ответ. Какое удовлетворение! Видеть то, как он ломает их души, так, как они ломали его.
Он медленно ходил, часами сидел на одном месте и наблюдал за людьми. Представлял, как они все исчезнут. Пустые улицы.
Между тем, его не волновала возможная смерть близких. Ему было все равно. Он больше ни к кому не привязывался. Он никого не любил. Ему просто было все равно. Все равно.
К тому же, ему нравились кладбища. Ему больше нравилось общество мертвых, чем живых. Такая странная вещь - живые люди! Они ходят, дышат, говорят, едят, трахаются. А потом просто умирают и их нет. Какая глупость - делать одно и то же изо дня в день. Они все бесили его.
Все они мертвые. Молчат. Великолепно.
Он даже не успел вытереть слезы, они засохли струйками на его щеках. Он внезапно понял, что давно уже не плачет. Потому что ему все равно. Не было больше эмоций. Он заточил лезвием карандаш до состояния иглы, и, положив в карман, направился в сторону темнеющей в сумерках аллеи.
Ему не будет жаль. Совсем.
Ведь ему все равно.
Подарок
Вчера вечером мы отмечали лучший из праздников - восьмое марта. Было много гостей. Пришли бабушки и дедушки, мамины подруги и папины коллеги. В доме стоял шум, как на Красной площади в Новый год. Маме подарили много разных подарков: и чайный фарфоровый сервиз с милыми цветами и бабочками; и красивую фоторамку; и большую книгу рецептов с красочными иллюстрациями и много всего другого. Мне тоже кое что подарили, но это неважно. Дело в том, что восьмое марта - это не только международный женский день, это еще и день рождение моей мамы. В этот день она выглядит такой счастливой! Ей очень понравились все подарки, а особенно - большой, пестрый платок. Раньше не все могли позволить себе такую вещь, а он был роскошный: разноцветный, с ручной вышивкой... Цветы - как живые. Я такой красоты никогда не видала... А мама... Мама взяла платок в руки и вдруг расплакалась. Все недоумевали - в чем же дело, праздник ведь. А мама просто сказала, улыбаясь сквозь слезы:
- Он стал символом нашей встречи. - и они вдруг с папой улыбнулись друг другу и обнялись.
Я так ничего и не поняла в тот день. Да и разве это важно, если мои родители счастливы, а я была рядом тогда и радовалась этому.
Сердце
Котенок открыл глазки и щурясь от какого-то странного света, часто заморгал.
- Я родился!..
Над ним склонилась мама. Огромные голубые глаза на секунду испугали малыша и он тоненько пискнул. Мама замурлыкала и стала что-то причитать на непонятном языке.
- Мяу, мяу, мяу - слышал котенок.
Он не понимал ни слова, но сердцем чувствовал тепло в маминой интонации, нежность и любовь. Малыш не мог ничего знать о чувствах, ведь он только родился. Но сердце его тянулось к маминому сердцу, усики мелко дрожали, он тыкался маленьким розовым носиком в белоснежно-черную мамину шерсть. Ему было холодно, его тоненькая шерстка совсем не грела маленькое тельце котенка. Малыш прижался к маме, а она укрыла его своим пушистым белым хвостом и гулко замурчала.
- Что это? - подумал котенок. - что-то странное идет из горла и груди мамы.
Котенок еще не умел думать, его мысли были маленькими обрывками образов и подсознательных сигналов. Но он чувствовал это сердцем - чувствовал маму сердцем, как она его любит. Он чувствовал, что в ней он всегда найдет защиту, даже ветер не посмеет холодить его, пока мама рядом. Ведь с ней так тепло и уютно.