Цеховики

— Нет, что вы.

— К восьмидесятым годам нас стали поджимать американцы… Мы начали проигрывать гонку вооружений. Соблюдать паритет становилось все сложнее. А тут еще и беды одна за другой посыпались. Афганистан — бездонная бочка, Чернобыль — во сколько он обошелся, разве кто считал… Что делать? Опять призывать народ подтянуть пояса? Опять напрячься на благо коммунистического завтра? А народ устал. О народе никто никогда не заботился. Производство товаров народного потребления на пещерном уровне. Что выпускаем? Если обувь, так в ней только хоронить. Если одежда, то на пугало. Видеомагнитофоны, барахло, по сути, электронное, которое ничего не стоит, не могли наштамповать. А знаете почему? Суслов заявил, что нечего травить народ видеозаразой. И все. Вот как вопросы решались. Вот рабочие с удовольствием на теневиков и работают. На будущее внуков и правнуков наработались. А на заводе пусть левый товар выпускают, зато на эти деньги он оденется, машину купит. А что я ему, рабочему, предложу? Томик с речами того же Суслова? Работу Ленина «Шаг вперед — два шага назад»? Никто уж давно в наши басни не верит. Потому что пытаемся догмами людям голову заморочить и уже давным-давно не в состоянии вести серьезный разговор… Что, не ожидали таких речей от секретаря обкома?

— Честно говоря, не ожидал, — кивнул я, отметив про себя некую общность речей Григоряна и Румянцева.

— Как диссидент говорю? Нет. К сожалению, все так и есть на самом деле… Нужна была перестройка. Вы согласны?

— Несомненно, настала пора реформировать общество, — бодро согласился я. Мне уже стало понятно, что в общении с первым секретарем лучше не распускать язык — он этого не любит.

— У кого в голове что-то есть — за того обеими руками были. Андропов пришел, начал потихоньку смазывать заржавелый государственный механизм и ставить на место раскачавшиеся шестеренки… Мало показалось. Нужно резче… Несколько дней назад мне мои знакомые эксперты из Госплана показали выкладки. Получается, что реализация закона о предприятии, принятие закона о кооперации, обезналичивание денег — все это к 1990 году приведет к краху финансовой системы государства.

Позавчера я с первым с глазу на глаз говорил… Странное впечатление. В разговоре какая-то рассеянность. И слушает — и не слушает. Вроде и по делу говорит, а непонятно о чем. Ровно сорок минут рассказывал, как он в Ставрополье руководил. На просьбы о нуждах области один ответ — надо проработать, продумать. Все тонет в трясине проработок, согласований. И постепенно гайки, которые Андропов затягивал, разбалтываются все больше и больше. Если так дальше пойдет, то брежневское время нам будет казаться образцом дисциплины. Газеты почитаешь, создается впечатление, что, кроме тридцать седьмого года, у нас ничего не было… Какие-то непонятные люди набирают вес в ЦК. Троцкисты и бухаринцы — иначе не скажешь. Новая идея — народные фронты — школа демократизации общества. Так и было сказано. А я беседовал с товарищами из Прибалтики, они утверждают, что их фронты ставят главной одну задачу — отделение от СССР. Куда мы придем с такими школами демократий? Чувствую я, кто-то очень хочет партию потихоньку отвести от власти.

Я хотел сказать, что, может, оно и неплохо было бы. Румянцев будто прочитал мои мысли.

— Что, Бог с ней, с партией?.. Меня не волнует ее героическая история. Я губернатор, руководитель области.

И я знаю, что КПСС — это управленческий аппарат, на котором держится все государство. И ничего подобного в ближайшее время создать не удастся. Развалить партию — развалить управление страной… — Румянцев отхлебнул кофе. — Есть вещи и похуже… Что такое работа в номенклатуре? Ушел с работы, дали пинка — и прощай, персональная машина, дача, будешь жить как обычный смертный. Многих это не устраивает. Пиявки хотят больше. Они хотят собственности, денег. Чтобы жить как там, за границей. И они нам устроят веселую жизнь. Кооперативы — пробный шар. В них ничего плохого нет, но, думаю, мы даже с ними нахлебаемся. А вот что будет дальше — я даже боюсь думать про это.

— Григорян говорил мне сегодня, что настанет время таких, как он.

— А ведь иуда чувствует, куда ветер дует… Терентий Витальевич, я наводил о вас справки. И, судя по расследованию данного дела, вы человек честный, со стержнем. Не колышетесь от дуновения ветра. Я чувствую, на кого можно положиться — не один год на руководящей работе. Я не зря вам расписываю ситуацию. Держитесь за меня. В ближайшее время нас ждут большие испытания. Чувствую, пиявки изо всех щелей полезут за порцией крови. И ничего не изменить. Но хотя бы в моей области прибрать к ногтю, не дать насосаться кровушки народной… Мне хотелось бы рассчитывать на вашу помощь. В вашей системе я доверяю лишь прокурору области, я его знаю… И, кажется, могу доверять вам. Держитесь за меня, и мы попробуем что-то сделать. Как?

— Я согласен…

Согласие мое имело самые серьезные последствия. Оно определило мою жизнь на четыре года, превратив ее в сплошную гонку. Это будут самые беспощадные и, пожалуй, самые интересные годы моей жизни.

МЕРА ПРЕСЕЧЕНИЯ

Семидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции праздновалось с небывалым размахом. Компартия будто бы напоследок решила показать себя. Уже за неделю по телевизору показывали только революционные фильмы. «Юность Максима», «Человек с ружьем», а в перерыве можно было с ума сойти от напыщенной трескотни.

На празднование в Москву день за днем съезжались со всех концов света председатели парламентов, президенты, генеральные секретари партий. Все клялись в верности и дружбе с Советским Союзом — да продлится она тысячи лет. Даже заклятые буржуи твердили что-то о значительной роли Октябрьской революции в развитии человечества.Пошатнувшийся Советский Союз все еще был мощной сверхдержавой и имел право на уважение.

Уже много дней зарубежные гости отчитывались в своих лучших чувствах в Кремлевском Дворце съездов. Руководители коммунистических и социалистических партий Австралии, Мозамбика, Израиля, десятки других. Конца края этому не было.

По прошествии нескольких лет странно вспоминать это действо. Какое-то ирреальное ощущение — все шло как всегда, но тот мир, к которому мы привыкли, уже давал трещину и готов был развалиться ко всем чертям. Незыблемые руководители братских стран досиживали в своих креслах последние годы, а то и месяцы.

За три дня до торжеств Генеральному секретарю СЕПГ, Председателю Госсовета ГДР товарищу Эрику Хонеккеру был вручен орден Ленина. Хонеккер наш лучший друг на все времена… Через несколько лет немецкие власти будут требовать выдачи бывшего руководителя одной из мощнейших социалистических стран, чтобы устроить над ним судилище непонятно по какому закону. Русское правительство услужливо согласится сдать бывшего верного друга и брата, и отчаявшийся старый человек будет скрываться на территории чилийского посольства… С приветственной речью на торжественном заседании в Москве выступил еще один брат (правда, не такой близкий, имевший даже собственное мнение) — Генеральный секретарь Румынской коммунистической партии Николае Чаушеску… Вскоре его расстреляют вместе с женой повстанцы, в свои последние часы он будет держаться очень мужественно и прямо станет смотреть в глаза смерти… Незавидная судьба ждет и сменяющих друг друга на московских трибунах Генерального секретаря ЦК Болгарской компартии Тодора Живкова, Генерального секретаря ЦК рабочей партии Эфиопии тов. Менгисту Хайли Мариама. И многих других. Тюрьма, изгнание, унижения, бесовство распоясавшегося и не знающего милосердия плебса. Все впереди. А пока мир праздновал семидесятилетие революции.

Седьмого ноября наш парторг загнал меня на демонстрацию трудящихся. Из украшенной флагами и фанерными транспарантами толпы я видел стоящего на трибуне облсовета Румянцева и его ближайших товарищей по партии. Через усилители летели над праздничной толпой голоса выступающих. «Ускоренье — мать ученья». «Интенсификация и кооперация». Перестройку чуть ли не Ленин задумал, да вот только сейчас его стойкие продолжатели ее осуществить пытаются…