Цеховики

— А у вас в прокуратуре? Почему же у прокурора машину не взяли?

— Потому что у нас почти нет машин.

— А у меня есть?

— Два дежурных «жигуля», где они?

— Что вы себе позволяете? Я доложу о вашем поведении прокурору области.

— Прекрасно. А я внесу представление на имя начальника УВД. С указанием виновных. Годится?

— Ладно, не пугай, пуганые, — тоном ниже произнес Самойличенко. Он относился к людям, которые затухают, получив отпор.

— Когда-нибудь эта неразбериха всем боком выйдет, — проворчал я. — Попомните мои слова. Позорище — опер-группа на горбатом «запорожце».

— Ладно, следователь, чего раздухарился? — махнул рукой начальник розыска. Пар из него уже вышел. — Все-таки не забывай, с кем говоришь. Что намерены делать дальше?

— Будем отрабатывать эту парочку, — сказал я.

— Вы считаете, они убийцы?

— Не знаю. Разберемся. Нужно брать второго. И еще — на сегодня нам нужен эксперт-криминалист. Специалист по дактилоскопии.

Самойличенко поднял трубку и начал уламывать начальника экспертно-криминалистического отдела. При необходимости начальник розыска мог вытрясти из человека душу. Наконец нам пообещали прислать эксперта через часик.

— Докладывайте о результатах, — сказал Самойличенко.

— Если будет о чем, — буркнул я. Мы вышли из кабинета,

— Бой быков! — хмыкнул Пашка. — Схватка бульдогов под ковром. Хорошо вы с ним полаялись.

— Да ну его… Поехали на «Подшипник». Будем искать этого Николая Алексеевича…

Нашли мы его без труда. В отделе кадров сказали, что интересующий нас человек может быть только начальником цеха Николаем Алексеевичем Смородинцевым. Когда я спросил замдиректора, что тот из себя представляет, он криво ухмыльнулся:

— Человек, прямо скажем, нелегкий.

Мы прошли через лязгающий, пышущий разогретым металлом заводской корпус. Смородинцев сидел в закутке, отгороженном от цеха толстым стеклом. Когда мы зашли туда, он распекал кого-то по телефону. Рык у него был отменный.

— Безалаберность! Ты, Виктор Степаныч, вредитель! Твоим балбесам только водку жрать, а ты им зад готов лизать, лишь бы не увольнялись! Понабрал халтурщиков!.. — В такт своему реву он хлопал ладонью по столу. — Вредители! Вы мне чуть изделие не угробили!.. А кто отвечать будет? Ты и будешь, бракодел! Все, пока. Еще раз повторится такое, я вам устрою варфоломеевскую ночь! В дирекцию и партком за манишку вытащу!..

Он с треском бросил трубку. Видимо, трубке и раньше немало доставалось, поскольку она была вся в трещинах и замотана в двух местах черной изолентой.

— Тебе чего? — осведомился он у инспектора отдела кадров.

— Вот, сотрудников прокуратуры к вам привел.

— Еще не хватало!

Можно было ожидать, что обладатель такого рыка будет двухметровым волосатым детиной. На самом деле Смородинцев оказался невысоким лысым субъектом лет под тридцать пять со сросшимися кустистыми бровями и двойным подбородком.

— Садитесь, коли пришли, — буркнул он, указывая нам на стулья. — И так времени нет. Как белка в колесе крутишься, вокруг одни бездельники… Чего вы к Умарову не пойдете? У него в цеху жулик на жулике.

— Потому что нам нужны вы, а не Умаров.

— Ну, так говорите быстрее, зачем я вам нужен.

— У вас очень шумно, — поморщился я. — Не лучшее место для беседы по душам. Пройдемте лучше с нами.

— Еще чего? У меня на это времени нет.

— Найдете. Пойдемте с нами.

— Да никуда я не пойду. У меня совещание через полчаса. Вы и так уже столько-времени отняли.

— Вот что, вы пойдете с нами. Добровольно. Иначе я задержу вас и проведу через весь цех в наручниках, — отрезал я.

— Что?! Совсем охамели! За что это вы меня задержите?

— По подозрению в совершении убийства, например…

— Тридцать седьмой год, что ли?

— Нет, что вы, — вежливо улыбнулся Пашка. — Но если вы не пойдете с нами своими ногами, я применю силу. Имею право.

— Ничего себе! Да я на вас Генеральному прокурору жалобу напишу. И в обком, ив…

— И в ООН, и в лигу защиты насекомых, в союз феминисток, — закивал Пашка. — Собирайтесь.

— Ну и ну, как при Сталине! — Он поднялся с кресла и сунул под мышку потертый портфель. — НКВД.

— Архипелаг ГУЛАГ, — хмыкнул я.

При Сталине такие типы не возмущались, а послушно стучали на врагов народно. Подобных субъектов я хорошо изучил. Ну, везет мне сегодня на общение с полудурками. Сперва начальник уголовного розыска. Теперь этот…

— А где машина? — недовольно спросил Смородинцев, когда мы вышли из проходной и направились в сторону остановки.

— Сейчас же не тридцать седьмой год. «Воронков» не положено — хмыкнул я.

Не рассказывать же ему душещипательную историю про ржавый «запорожец», который Пашка утром возвратил своему брату.

— Какое убийство? — донимал нас Смородинцев в троллейбусе. — Вы больны, да?

— Чего вы орете на весь автобус? Приедем — поговорим.

Господи, сколько раз приходилось мне возить в автобусах вещественные доказательства на экспертизу: и черепа, и куски человеческих тел, упакованные в коробки. И людей таскать на наркологические и психологические экспертизы. Нет, только у нас можно везти подозреваемого в убийстве на рейсовом автобусе.

В Пашкином кабинете Смородинцев с размаху плюхнулся на стул, с таким драматическим накалом оглядел нас, что ему дали бы главную роль в любом театре.

— Ну? — осведомился он, видимо, приготовившись допрашивать нас.

— А мне разрешите присесть? — спросил я. — Можно, да? Спасибо.

— Чего вы юродствуете? Говорите, чего хотели. Или так и будете нарушать социалистические законы?

— Не будем. Не имеем привычки, — отрезал я. — Расскажите нам про Новоселова. Это ведь ваш знакомый?

— Мой. Вы думаете, я его убил? Ну, комики, жванецкие, ети вас мать!

— Смешно, да?

— Конечно, смешно. Нашли убийцу! Ох, порадовали.

— Что-то не вижу печати скорби на вашем лице по поводу гибели приятеля.

— А я разве говорил, что скорблю? Неприятно, конечно. И жалко Сашку. Но, честно говоря, тот еще был хлыщ.

— Почему? За что вы его так?

— За дело. Мы вместе в институте учились. Я его как облупленного знаю. Точнее, знал.

— Интересно.

— Кому как. Маменькиным сынком был. Везде его за ручку приходилось водить. Мнительный, сопливый, трусливый. Человека, можно сказать, из него сделал. Вот этими руками. Я-то сопляком не был. В шахтерском городке рос. Морфлот за плечами… Гудели вместе. По девкам ходили. Пили-гуляли. Эх, жизнь моя студенческая, веселая и голодная. У него мамаша с папашей адвокатами были, чего он в инженеры подался — ума не приложу. Денег всегда полно. А я вагоны разгружал, чтобы на жизнь заработать.

— Тяжелое детство, — сочувственно кивнул я.

— Да, тяжелое! Мне всего самому пришлось добиваться. Собственным трудом. Никто меня не тащил. Взяток никому не давал. Сам себя делал. И делаю. Если бы не взял себя в руки, сегодня отбойным молотком в шахте работал бы, как и все мои деды.

— Суровая доля. Понятно.

— Ничего вам не понятно. Вы знаете, что такое в шахте работать? Это ад… В общем, учились мы с ним, учились. Он постепенно нахальства набирался, матерел, научился с бабами по-человечески, без комплексов общаться. Вдруг на четвертом курсе поворачивается на сто восемьдесят градусов. Кто самый чистенький, выутюженный, дисциплинированный? Конечно, Новоселов. Кто самый активный на собраниях? Конечно, Новоселов. Кто в стенгазетах статейки пишет, обличает своих же товарищей? Опять Новоселов. Сначала я обалдел от такого поворота. Подменили человека! Превратился слюнявый сынок в комсомольского активиста. В научные общества подался. Потом я понял, что ему по распределению в какую-нибудь дыру ехать не хочется. И решил он остаться на кафедре… Между прочим, у меня тоже такое желание было. Я отличником был, мне красный диплом светил. Так мы и стали конкурентами… Смородинцев замолчал, о чем-то задумался.

— Чем дело кончилось? — с интересом спросил я.