Страница 48 из 62
— Вот и помощь, — с гордой улыбкой заметил Гастингс. — Теперь трусливые варвары узнают, что значит проливать английскую кровь и держать в плену английского губернатора.
Капитан Синдгэм смотрел в бинокль на далекую равнину и на извилистое течение реки. Вдруг лицо его омрачилось.
— Я вижу только один батальон, а выступило сильное войско, — отметил он. — Вероятно, авангард майора Пофама… Командующий им офицер, должно быть, шел всю ночь, чтобы прийти первым и заслужить славу освобождения губернатора.
— И я, конечно, отблагодарю его за эту услугу, — отвечал Гастингс. — Его рвение не будет забыто.
— Роковое рвение, — проворчал Синдгэм. — Несчастное честолюбие, так как отряд слишком мал, чтобы осилить врагов.
— Индусы разбегаются во все стороны, — отозвался Гастингс, тоже глядя в бинокль. — Дорога к городу свободна, они скоро будут здесь.
— Дорога к городу свободна, — повторил капитан, — но там от храмов идут плотные массы под предводительством факиров и заполняют узкие улицы, с ними наши войска не справятся и будут подавлены численностью. Если каждый убьет десятерых, то все-таки в конце концов будет сам убит… Честолюбивый офицер идет на бесцельное кровопролитие, умоляю вас, ваше превосходительство, если возможно, пошлите гонца, чтобы он вернулся обратно и ждал на берегу остальных.
Гастингс долго молчал и наконец дал согласие. Капитан хотел сам бежать, но Гастингс остановил его:
— Вы нужнее здесь, около меня, я пошлю своих слуг-индусов, которые пойдут разными дорогами.
Так и сделали. Слуги пошли с краткой запиской Гастингса к командующему офицеру. Местность около дворца оказалась безлюдной, все внимание населения сосредоточилось на предместьях. Посланные смешались с толпой на улицах, скрылись из виду и, вероятно, не достигли цели, так как английский отряд спокойно приближался. Он подходил к узким извилистым улицам.
— Они погибнут, — в отчаянии крикнул капитан. — Все погибнут, до последнего человека.
Гастингс не возражал. Он стоял, гордо выпрямившись, но рука его, державшая бинокль, дрожала. Он все еще надеялся, что гонцы успеют предупредить офицера, но им, верно, не удалось пробиться в толпе. Отряд продолжал идти, теперь уже колонной только в четыре человека, из-за того, что улицы все более суживались.
Вдруг капитан закричал:
— Их атакуют!.. Какое несчастное ослепление!.. Теперь нет спасения…
Действительно, когда весь отряд вошел в узкую улицу, из всех боковых улиц ринулись вооруженные массы под предводительством факиров, отрезая солдатам путь впереди и сзади и напирая со всех сторон.
Отряд оказался в отчаянном положении, на него сыпался град пуль и стрел, ожесточенные толпы, возбуждаемые факирами, вплотную наступали. Линия отряда была прорвана во многих местах, солдаты, окруженные со всех сторон, не имели возможности заряжать ружья. Они с трудом отбивались штыками, и если еще убивали врагов, то и сами валились десятками. Немного потребовалось времени, чтобы от отряда не осталось и следа.
— Кончено, — мрачно проговорил Синдгэм. — И нам нет надежды на спасение, если еще промедлит помощь… Против разъяренной толпы устоять невозможно, мы не можем отбиться здесь от нее, а они не постесняются даже поджечь резиденцию своего; князя. Если они будут наступать, — прибавил он еще мрачнее, хриплым голосом, — то тогда лучше взорвать эти стены, если хватит пороха, чем отдаться в руки фанатикам.
— Нет, — отрезал Гастингс. — Это выглядело бы отступлением, а покуда у меня есть хоть капля крови, я не отступлю, так как пока живешь — надеешься, пока надеешься — можно победить.
Капитан взглянул на застывшее лицо губернатора, в глазах которого сверкали молнии.
«Таким должен быть бог войны и разрушения, — подумал он, — когда тот является сокрушить мир, и все живущее содрогается при страшных звуках его рога. То же происходило и в лагере Гайдера-Али, слоны которого уже готовы были растоптать меня, и страх пронзил меня тогда с ног до головы».
Губернатор отправился к караульным и распорядился, чтобы все пятьдесят солдат и приблизительно столько же вооруженных слуг приделали железные засовы к дверям комнат, непосредственно прилегающих к башне, и сделали в них бойницы для просовывания четырех ружейных дул. Все жизненные припасы и сосуды с водой он велел принести в эти комнаты. Когда приготовления закончились, Гастингс опять поднялся на башню следить за движениями врагов.
Тем временем толпа направилась к храму Сивы, где Шейт-Синг, дрожа и колеблясь, стеная и причитая, сидел во внутреннем дворе, прислушиваясь к доносившемуся гулу битвы и думая, как ему добиться прощения губернатора за нападение на английское войско. Он посылал одного гонца за другим с приказанием прекратить бой немедленно, но брамины перехватывали гонцов и почти силой удерживали его самого от появления на улицах, чтобы остановить бой. Вдруг пришло известие о неожиданной победе и уничтожении английского отряда. Шейт-Синг сразу остолбенел и закрыл глаза, точно ослепленный внезапным светом, но потом вскочил, глаза его сияли, дикая радость выразилась на лице, жажда мести, скрывающаяся под приниженной хитростью индуса, вдруг пробудилась.
— Сами боги предают нам осквернителей нашей святыни! — воскликнул он. — Вперед, идите во дворец, тащите дерзновенного губернатора, пусть он испустит дух под ногами слонов, а если он будет сопротивляться, подожгите дом, пусть его стены задавят осквернителей нашей святыни!
Слуги князя хотели бежать исполнять его приказание, но верховный жрец храма Сивы остановил их.
— Нет, — сказал он. — Английское войско придет мстить за гибель своих, если мы убьем губернатора. Будем держать его заложником, это даст нам возможность вести переговоры и, может быть, без нового кровопролития он сохранит нашу независимость. Пошли ему гонца, князь, предложи мир и свободу, если он велит приближающемуся войску вернуться в Калькутту и торжественным договором освободит нас от дани, а тебя поставит наравне с набобом Аудэ и с низамом гайдерабадским, сделав верховным главой всех индусских князей.
Шейт-Синг согласился на все, послал гонца с предложением мира во дворец, а сам сел на слона и поехал по улицам города, окруженный телохранителями. Он обращался к народу, радостно приветствовавшему его, призывая не изменять верности богам и не слагать оружия, пока не будет свергнуто иноземное владычество. Посланный скоро вернулся, говоря, что ему не отворили дверей, из которых на него были направлены дула ружей. Шейт-Синг опять вознегодовал, опять требовал, чтобы дворец брали приступом и погребли Гастингса под его развалинами, но осторожный жрец снова предостерег его:
— Мертвый губернатор нам не нужен, — говорил он, — а живой, пока он у нас в руках, будет стоить дорого. Если же мы победим англичан, тогда мы можем принести его в жертву богам, святыню которых он осквернил.
Молва об истреблении англичан быстро разнеслась на всю округу, причем отряд уже обратился в целое войско. Все окрестное население деревень стекалось, вооруженное мечами, стрелами, копьями. Крестьяне бросали свои поля, чтобы принять участие в освободительной войне, которую возвестил князь Бенареса, защитник величайших святынь индусского народа. Всех пришедших разделили на отряды, предводимые частью телохранителями, частью факирами, и перед городом разбили большой лагерь для обучения их военным приемам.
Народ все стекался, деревни пустели, и все, кто мог владеть оружием, спешили защищать храмы и уничтожать англичан. Вдруг издали показался блеск оружия и по плотно движущейся массе все поняли, что приближаются английские войска. Шейт-Синг опять стал колебаться, в то время как английская армия внезапно остановилась, широко растянувшись, и расположилась лагерем. Майор Пофам, думавший, что он призван только для усмирения возмутившегося населения Бенареса, с изумлением натолкнулся на большой лагерь под городом. Он не рискнул атаковать позиции, не зная, в чем дело, и предпочел пока остановиться и исследовать положение.