Сочинения в двух томах. Том 2

В-третьих, эта власть над самим собой очень различна в разное время: здоровый человек обладает ею в большей степени, чем тот, кто томим недугом; мы лучше владеем своими мыслями утром, чем вечером, натощак, нежели после сытного обеда. Но можем ли мы указать иное основание этих различий, помимо опыта? Где же в таком случае та сила, которую мы якобы сознаем? Нет ли в духовной или в материальной субстанции или же в обеих какого-нибудь скрытого механизма или строения частей, от которого зависит действие и которое, будучи совершенно неизвестно нам, делает и силу, или энергию, воли в равной мере неизвестной и непостижимой?

Хотение, несомненно, хорошо известный нам духовный акт. Сделайте его предметом рефлексии, рассмотрите его всесторонне—найдете ли вы в нем что-либо подобное творческой силе, с помощью которой оно вызывало бы из ничего новую идею, подражая, если можно так выразиться, этим подобием fiat34 всемогуществу художника, если мне будет позволено так выразиться, вызвавшего к существованию все разнообразие картин природы? Мы не только не сознаем этой энергии в воле, но нам необходим самый достоверный опыт, каким мы только обладаем, чтобы убедиться в том, что такие необыкновенные действия вообще когда-либо проистекают из простого акта хотения.

Большинство людей не находят никакой трудности в объяснении наиболее обыкновенных и привычных действий природы, например: падения тяжелых тел, роста растений, рождения животных или насыщения организмов пищей, предполагая, что во всех этих случаях ими воспринимается та самая сила, или энергия, причины, благодаря которой последняя соединяется со своим действием и всегда оказывается в своих операциях непогрешимой. В силу долгой привычки они приобретают такой склад ума, что при появлении причины тотчас же с уверенностью ждут ее обычного спутника и едва ли допускают возможность того, чтобы результатом ее оказалось какое-нибудь другое явление. Только при открытии необычайных явлений, например: землетрясений, чумы или каких-нибудь чудес, люди бессильны указать соответствующую причину и объяснить, каким образом последняя производит действие. В таких затруднительных случаях они обычно прибегают к какому-нибудь невидимому разумному принципу 13, считая его непосредственной причиной явления, поражающего их и необъяснимого, по их мнению, с помощью обычных сил природы. Но философы, ведущие свои исследования несколько дальше, тотчас же замечают, что даже в наиболее привычных явлениях энергия причины столь же непостижима, как и в самых необыкновенных, и что путем опыта мы только узнаём часто происходящее соединение объектов, никогда не будучи в состоянии постигнуть что-либо вроде связи между ними. Поэтому многие философы считают себя вынужденными в силу разумных оснований прибегать во всех случаях к тому самому принципу, к которому обыкновенные люди обращаются только в случаях, кажущихся чудесными и сверхъестественными. Они признают дух и разум не только последней и первичной причиной всех вещей, но и прямой и единственной причиной всех явлений в природе. Они заявляют, что объекты, обычно называемые причинами, в действительности суть не что иное, как поводы, и что истинным и прямым принципом всякого действия является не какая-либо сила,, или мощь, природы, но веление Верховного Существа, которое хочет, чтобы определенные объекты всегда соединялись друг с другом. Вместо того чтобы говорить, что один бильярдный шар движет другой с помощью силы, которую он получил от Творца природы, они говорят, что само Божество посредством особого веления движет второй шар, причем оно определяется к этому действию толчком первого шара в силу тех общих законов, которые само учредило для себя ради управления вселенной. Но философы, идущие еще дальше в своих исследованиях, открывают, что, совершенно не зная той силы, от которой зависит взаимодействие тел, мы так же мало знаем и ту силу, в зависимости от которой находится действие духа на тело или тела на дух, и что в обоих случаях мы одинаково не в состоянии указать последний принцип ни на основании внешних чувств, ни на основании сознания. Итак, одинаковое незнание приводит этих философов к одинаковому заключению. Они утверждают, что Божество есть непосредственная причина связи души и тела и что не органы чувств, возбужденные внешними предметами, производят в нашем духе ощущения, а особое веление всемогущего Творца возбуждает определенное ощущение вслед за определенным движением в органе. Точно так же не энергия воли производит движение наших членов в пространстве, а сам Бог, соблаговолив оказать помощь нашей воле, которая сама по себе бессильна, повелевает совершить это движение, ошибочно приписываемое нами нашей личной силе и мощи. Но и на данном заключении философы не останавливаются; иногда они распространяют этот вывод на самый дух и его внутренние операции; наше духовное зрение, или представление идей, [говорят они], есть не что иное, как откровение, данное нам нашим Творцом. Когда мы произвольно обращаем свои мысли к какому-нибудь объекту и вызываем его образ в воображении, не наша воля порождает эту идею, а Творец вселенной открывает ее нашему духу и вызывает ее в нашем сознании.

Таким образом, по мнению этих философов, все полно Божеством. Не довольствуясь принципом, гласящим, что все существует только по его воле и ничто не обладает силой иначе как с его соизволения, они отказывают природе и всем сотворенным существам во всякой силе, чтобы сделать зависимость их от Божества еще более ощутимой и непосредственной. Они не замечают, что посредством этой теории убавляют, а не умножают величие тех атрибутов, которые они так хотят прославить. Уступка некоторой доли силы низшим существам, конечно, требует от Божества большего могущества, чем порождение всего сущего его прямым личным велением. Для того чтобы сразу устроить всю вселенную с такой совершенной предусмотрительностью, что она сама собой, своими собственными действиями стала бы служить целям провидения, требуется большая мудрость, чем если бы великий Творец был принужден ежеминутно прилаживать части вселенной друг к другу и оживлять своим дыханием все колеса этого изумительного механизма 36.

Но для более философского опровержения этой теории, быть может, окажутся достаточными два следующих рассуждения.

Во-первых, мне думается, что эта теория о всеобъемлющей энергии и деятельности Верховного Существа слишком смела для того, чтобы убедить человека, достаточно оценившего слабость человеческого разума и те узкие пределы, которыми последний ограничен во всех своих операциях. Пусть цепь аргументов, ведущих к ней, в высшей степени логична, все же в нас должно возникнуть сильное подозрение, если не полная уверенность в том, что эта теория совершенно выводит нас за доступные нам пределы, коль скоро она приводит нас к столь необычайным и удаленным от обычной жизни и опыта заключениям. Мы попадаем в сказочное царство, еще далеко не достигнув последних ступеней своей теории, но там у нас уже нет оснований доверять нашему обычному методу аргументации или признавать авторитетность наших обычных аналогий и вероятностей. Наше мерило слишком мало для измерения столь необъятных глубин. И как бы мы ни льстили себя надеждой, что на каждом шагу руководствуемся некоторым правдоподобием и опытом, мы можем быть уверены, что этот воображаемый опыт не имеет никакой авторитетности, поскольку его применяют к предметам, лежащим совершенно вне сферы опыта. Но мы еще найдем случай вернуться к этому позднее 14.

Во-вторых, я не вижу никакой силы в аргументах, на которых основана эта теория. Правда, мы не знаем, каким образом тела действуют друг на друга: их сила, или энергия, совершенно непостижима для нас; но разве нам не одинаково неизвестны тот способ или та сила, с помощью которых дух, даже верховный, действует на себя или же на тела? Откуда, скажите мне, мы приобретаем идею этой силы? Мы не переживаем и не сознаем ее в себе, у нас нет идеи Верховного Существа, кроме той, которую мы образуем путем рефлексии над своими собственными способностями. Поэтому, если бы мы сочли наше неведение достаточным основанием для отрицания чего-либо, мы пришли бы к принципиальному отрицанию всякой энергии в Верховном Существе, подобно тому как мы отрицаем ее в самой грубой материи, ибо мы, несомненно, так же мало понимаем действия первого, как и действия второй. Разве представить себе, что движение может возникнуть благодаря толчку, более трудно, чем представить, что оно может быть вызвано хотением? В обоих случаях единственное, что мы знаем,—это наше глубокое невежество15.