Приход ночи

Журналист затаил дыхание и стал прислушиваться. Потом осторожно подошел к окну и выглянул.

Тишина разлетелась на куски от его испуганного вопля:

– Ширин!!!

В комнате поднялся гомон – все смотрели на Теремона. Психолог тут же подбежал к нему, Сиферра следом. Даже Биней, согнувшийся над своим компьютером, оглянулся посмотреть.

От Довима остался едва тлеющий осколок, еще глядящий в последнем усилии на Калгаш. Восточный горизонт, где лежал город, скрывала Тьма, а дорога из Саро превратилась в тускло-красную полосу. Деревья, окаймлявшие ее, перестали отличаться друг от друга и слились в сплошную смутную массу.

Но внимание Теремона было приковано к самой дороге, по которой двигалась другая, бесконечно грозная смутная масса, лезущая, словно неуклюжий зверь, вверх по склону Обсерваторной Горы.

– Скажите кто-нибудь Атору, – хрипло закричал Теремон. – Безумцы из города! Люди Фолимуна! Они идут!

– Сколько еще до полного затмения? – спросил Ширин.

– Пятнадцать минут, – выдавил Биней. – Но они будут здесь через пять.

– Ничего, продолжайте работать, – сказал Ширин спокойным, ровным, неожиданно властным голосом, словно в нем в этот критический момент открылся кран некоего глубинного резервуара внутренней силы. – Мы выстоим. Это здание построено, как крепость. Вы, Сиферра, идите наверх и скажите Атору о том, что происходит. Ты, Биней, присматривай за Фолимуном. Повали его на пол и сядь сверху, если надо, но не спускай с него глаз. Теремон, пойдемте со мной.

Теремон последовал за Ширином из комнаты. Лестница, ведущая вниз, вилась тугой спиралью вокруг центрального пролета, падая в промозглый тоскливый сумрак.

По инерции они спустились футов на пятьдесят; дрожащий желтый отсвет, падавший из двери, остался позади, и сумрак хлынул на них и сверху, и снизу.

Ширин остановился, стиснув пухлой рукой грудь. Глаза его лезли из орбит, голос превратился в сухой кашель. Он весь трясся от страха. Решимость, которую он только что обрел, покинула его.

– Не могу дышать… идите вниз… один. Убедитесь, что все двери заперты.

Теремон спустился еще на несколько ступенек и обернулся.

– Погодите! Можете постоять тут минуту? – Он и сам задыхался. Воздух входил в легкие и выходил из них, словно патока, и червячок паники шевелился в мозгу при одной только мысли, что дальше придется спускаться одному.

Что, если охранники не заперли главную дверь? Но он боялся не толпы. Он боялся… Тьмы.

Теремон убедился, что, оказывается, все-таки боится, когда темно!

– Оставайтесь тут, – непонятно зачем сказал он Ширину, который и так сидел скрючившись на лестнице в том месте, где оставил его Теремон. – Я вернусь через секунду. – Он кинулся вверх через две ступеньки с сердцем, колотящимся не от одного физического усилия, влетел в главный зал и схватил со стены факел. Сиферра растерянно посмотрела на него.

– Мне пойти с вами?

– Идемте. Нет, не надо! – И Теремон снова убежал. От факела воняло, дым ел глаза, но Теремон сжимал рукоятку, словно самое дорогое в жизни. Пламя отнесло назад, когда журналист снова помчался вниз по лестнице.

Ширин так и не двинулся с места. Он открыл глаза и застонал, когда Теремон наклонился над ним. Журналист грубо потряс его.

– Ну-ка, возьмите себя в руки. Я принес свет. – Он высоко поднял факел на вытянутой руке и, поддерживая дрожащего психолога за локоть, снова направился вниз, на этот раз под защитой трескучего светового круга.

На нижнем этаже было совершенно черно. Теремон почувствовал, как в нем снова поднимается ужас. Но факел пробивал ему путь во Тьме.

– Где же охрана? – сказал Ширин.

Да, где они все? Разбежались? Похоже на то. Нет – двое часовых, назначенных Атором, жались в углу вестибюля, дрожа, словно студень. Глаза их лишились всякого смысла, языки заплетались. Остальных не было видно.

– Держите, – Теремон сунул факел Ширину. – Их уже слышно.

Их в самом деле было слышно – хриплые, бессвязные крики.

Но Ширин был прав: обсерваторию действительно построили, как крепость. Ее воздвигли в прошлом веке, когда неогавоттианский стиль находился в расцвете своего безобразия, и архитектура отличалась скорее прочностью и надежностью, нежели красотой.

Окна защищали решетки из прутьев дюймовой толщины, глубоко утопленных в бетон. Солидная кладка стен могла выдержать даже землетрясение, а входная дверь представляла собой массивную дубовую глыбу, окованную железом в наиболее уязвимых местах. Теремон проверил засовы – они держались крепко.

– Во всяком случае, им не удастся войти сюда просто так, как Фолимуну, – сказал он, тяжело дыша. – Но вы слышите? Они уже за дверью!

– Надо что-то делать.

– Что верно, то верно. Стоять незачем. Помогите мне загородить дверь музейными витринами – и не тычьте факелом мне в глаза. Этот дым меня доконает.

В витринах было полно книг, приборов и прочего – настоящий астрономический музей. Одни боги знали, сколько они весили. Но в Теремоне пробудилась какая-то сверхъестественная сила, и он двигал и таскал их, словно подушки. Маленькие телескопы со звоном бились, когда он переворачивал ящики.

«Биней убьет меня, – подумал Теремон. – Он так трясется над всем этим».

Но сейчас не время было деликатничать. Теремон громоздил у двери ящик на ящик и через несколько минут воздвиг баррикаду, способную, как он надеялся, удержать толпу, если она прорвется в дверь.

Смутно, будто в отдалении, слышалось, как в дверь бьют кулаками. Визг… вопли…

Точно в кошмарном сне.

Толпа вышла из Саро, гонимая жаждой спасения, которое предлагали Апостолы и которое, как говорили они, может быть достигнуто лишь после разрушения обсерватории. Но с приближением Тьмы безумный страх почти лишил людей способности соображать. Они не подумали ни о транспорте, ни об оружии, ни о предводителях, ни о том, как будут действовать. Они двинулись на обсерваторию пешком и штурмовали ее голыми руками.

А последний проблеск Довима, последняя рубиновая капля солнечного света, мерцал над людским скопищем, объединенным голым, всепоглощающим страхом.

– Пошли наверх! – простонал Теремон.

В комнате наверху никого не осталось. Все поднялись на верхний этаж, в купол. Теремон, ворвавшись туда, был поражен странной тишиной, которая там царила. Это было похоже на живую картину. Йимот сидел на стульчике за пультом гигантского соляроскопа, словно в обычный рабочий вечер. Остальные собрались у более мелких телескопов, и Биней отдавал им распоряжения напряженным, отрывистым голосом.

– Внимание всем. Очень важно заснять Довим перед самым затмением и сменить пластинку. Давайте-ка, ты и ты – по одному к каждой камере. Нам понадобятся все руки, какие есть. Ну, время экспозиции вы все знаете… – Ему ответили согласным гулом. Биней провел рукой по глазам. – А что факелы, горят? Да-да, вижу. – Он тяжело оперся о спинку стула. – И помните – никаких эффектных кадров. Когда появятся Звезды, не теряйте времени, пытаясь поймать в объектив сразу две. Достаточно будет и одной. И… и если почувствуете, что вам худо, отойдите от камеры.

Ширин шепнул Теремону:

– Проводите меня к Атору. Я не вижу его. Журналист ответил не сразу. Фигуры астрономов колебались и расплывались у него перед глазами, а факелы над головой превратились в желтые размытые пятна. В зале стоял смертельный холод. Теремон почувствовал на руке мимолетное прикосновение Сиферры – и тут же потерял ее из виду.

– Темно, – простонал он. Ширин вытянул руки вперед:

– Атор. Атор!

Теремон подхватил его под руку.

– Погодите. Я отведу вас. – И они побрели через комнату. Теремон закрыл глаза, не пуская в них Тьму, не пуская в мозг хаос, грозящий его поглотить.

Никто не слушал их и не обращал на них внимания. Ширин наткнулся на кого-то.

– Атор!

– Это вы, Ширин?

– Да. Атор!

– Что, Ширин? – Это явно был голос Атора.

– Я только хотел сказать вам – не опасайтесь толпы: двери достаточно крепки, чтобы сдержать ее.