Кыся

Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот, чей это запах почуял я с самого начала!

Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв.

- Твоего как зовут? - спросил Бармен.

- Кыся... Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает... Я его "Кысей" зову.

- А моего - Рудольф, - Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мною и сказал нам: - Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски...

Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:

- Ты, давай, лопай... Меня уже тошнит смотреть на все это. Не стесняйся. Как тебя?.. "Кыся", что ли?..

- Мартын меня зовут, - ответил я и понял, что драка не состоится.

Бармен принес для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.

- А водочки? - спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.

- Не пьет он, не пьет, - усмехнулся Водила.

- А может, стопарик все-таки врежешь? - настаивал Лысый.

- Ежели я при своей профессии буду еще и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, - рассудительно ответил Бармен. - А у меня, в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце, как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..

Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:

- Он на своем здоровье - прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает - и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на "Ильиче" ходили, все какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Еще года два назад говорил мне: "Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю - и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто...) маленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди..." Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конечно, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории. То - недолив, то - пересортица, то - неучтенка, то - списание... А на "ченче" сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки - он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу - франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что мы всем поголовно "отмазки" платим - и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!

- Ты извини меня, Рудик, - говорю. - Я в этом - ни уха, ни рыла. Мой вроде писателем был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал... Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.

- Ладно, - говорит Рудольф. - Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.

- Чего? - не понял я. - Какой хрящик?

- Осетровый. Что, осетрины не знаешь?

- Нет.

- Господи... Что же ты тогда знаешь? - удивился Рудик.

- Хек знаю мороженый. Зато, когда оттает...

Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам - он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.

- Чего тебе дать-то? - спрашиваю.

- Вон тот хрящик, - говорит Рудольф. - Он у тебя под носом лежит. Запомни - осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров, какие бабки делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почему-то не завезли.

Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! - осетрины... Сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывет свой разговор:

- Куда идете, чего везете? - спрашивает Бармен.

- Я водочку "Столичную" в Нюренберг везу, - говорит Лысый.

- А я фанеру в Мюнхен к "Сименсу", - отвечает мой Водила. - Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев, - и Водила кивнул на Лысого.

При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу.

Рудольф даже испугался:

- Ты чего?! - говорит. - Успокойся.

- Заткнись... - шиплю ему. - Не мешай слушать!

Мой Водила и говорит Бармену:

- Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами - полтора метра на полтора - и вместе с этой фанерой запродали меня на корню "Сименсу". Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого "Сименса" почти месяц по Германии, как папа Карло, вкалывать... Да, кстати!.. - мой Водила повернулся к Лысому. - Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои вино-водочники вдруг взялись фанерой торговать?

- Откуда мне знать? Может, излишки распродают... Тебе-то что? - ответил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал.

Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин! На то мы и Коты.

- С таможней заморочек не было? - спросил Бармен. - А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что...

- Меня даже не досматривали - столько лет, каждая собака знает, сказал мой Водила и спросил у Лысого: - А тебя вроде пошерстили малость, да?

- А, пустяки... - отмахнулся Лысый. - Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам - чистенький.

"Если не считать полного кармана долларов и запаха кокаина..." - подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.

- Ну, и слава Богу! - сказал Бармен. - А то после того, как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!..

И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами! Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.

- Тебе не кажется, что этот мудак, - и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, - во что-то сильно вмазан? Уж больно он дергается...

- М-гу, - говорю. - Еще как кажется!

А сам смотрю на ноги моего Водилы - дернутся они тоже или нет. Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвертого размера. Это я так на глаз определил. Потому, что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место...

Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала. Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями. И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять.

Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:

- По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чем идет разговор.

- Да, нет, - говорю. - Понятие-то он имеет, - знаешь, сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он лично сам ни в чем таком не участвует - я готов всем святым для себя поклясться!

Причем, с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убежден. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..

- А что для тебя "святое"? - сквозь сытую дремоту поинтересовался Рудольф.

- Как бы тебе это объяснить... - надо сказать, что я так не перевариваю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бестактные вопросы! - Двух примеров достаточно?