Страница 38 из 40
Разумеется, при этом я расследовал и обстоятельства самого преступления. Первое, что бросалось в глаза, – необычные условия, в которых произошло убийство. Вспомните комнату, где лежал мертвый Симеон Ли. Массивные стул и кресло опрокинуты, лампа, стаканы, посуда разбиты. Особенно удивляли стол и кресло из тяжелого красного дерева. Было трудно представить, что они перевернулись во время борьбы немощного старика с его противником. Все это выглядело нереальным. Но никому бы в здравом уме не могло прийти в голову инсценировать подобное – разве только убийцей Симеона Ли был сильный мужчина, который хотел создать впечатление, что преступник был слаб физически или вовсе являлся женщиной.
Однако подобная идея выглядела крайне неубедительно, так как грохот мебели должен был поднять тревогу и убийце оставалось бы очень мало времени, чтобы скрыться. Безусловно, в интересах преступника было перерезать Симеону Ли горло как можно тише.
Другой необычной деталью был поворот ключа в замке снаружи. И снова для этого как будто не было никаких причин. Это не могло способствовать версии самоубийства, так как ей противоречили все обстоятельства. Это также не могло навести на мысль о бегстве убийцы через окно, ибо положение окон делало бегство невозможным. Более того, процедура опять-таки требовала времени, которое должно быть драгоценным для убийцы!
Была и третья необъяснимая деталь – кусочек резины, отрезанной от мешочка для туалетных принадлежностей Симеона Ли, и маленький деревянный колышек, которые показал мне суперинтендент Сагден. Их подобрала мисс Эстравадос, появившаяся в комнате одной из первых. И снова это казалось бессмысленным! Эти предметы как будто ничего не означали! Но тем не менее они там находились.
Преступление становилось все более непонятным. В нем не было ни порядка, ни метода, ни, enfin[43], смысла.
Далее мы столкнулись еще с одной трудностью. Покойный вызвал к себе суперинтендента Сагдена, сообщил ему о краже и попросил вернуться через полтора часа. Зачем? Если Симеон Ли подозревал свою внучку или другого члена семьи, почему он не попросил суперинтендента подождать внизу, пока он не переговорит с подозреваемым? При наличии в доме полицейского офицера он мог бы оказать куда более сильное давление на виновного.
Таким образом, необычным выглядит не только поведение убийцы, но и поведение самого Симеона Ли!
И тогда я сказал себе: «Все было совсем не так! Мы смотрим на происшедшее с неправильной точки зрения – с той, которую стремится навязать нам убийца!»
Перед нами три момента, не имеющие смысла: борьба, повернутый снаружи ключ и обрывок резины. Но должна была существовать точка зрения, при которой они обретут смысл! Я постарался забыть об обстоятельствах преступления и рассмотреть эти моменты сами по себе. Что предполагает борьба? Насилие, шум, поломанные вещи… Зачем поворачивают ключ? Чтобы никто не мог войти? Но ключ этого не предотвратил, так как дверь взломали почти сразу же. Чтобы задержать кого-то внутри или снаружи? А клочок резины? Обрывок туалетного мешочка, и ничего более…
Итак, во всем этом как будто ничего нет. Но это не совсем так – остаются три впечатления: шум, изоляция и, наконец, полная бессмыслица.
Соответствуют ли эти впечатления двум моим подозреваемым? Нет, не соответствуют. Для Элфреда и Хильды было бы куда предпочтительнее тихое убийство, трата времени на запирание двери снаружи нелепа, а обрывок мешочка по-прежнему ничего не означает.
И все же меня не покидало чувство, что в этом преступлении нет ничего абсурдного – что оно, напротив, великолепно спланировано и безукоризненно осуществлено. Следовательно, все факты должны что-то означать…
Обдумав их вновь, я увидел первые проблески света.
Кровь – она повсюду, алая, свежая, влажная… Так много крови – даже слишком много…
Эта мысль влечет за собой другую. Перед нами кровное преступление. На Симеона Ли ополчилась его же собственная кровь!..
Эркюль Пуаро склонился вперед:
– Две фразы, сказанные разными людьми, стали важнейшими ключами к разгадке, хотя эти люди произнесли их, ни о чем не догадываясь. Первой была строка из «Макбета», процитированная миссис Элфред Ли: «Кто бы мог подумать, что в этом старике так много крови?» Другой была фраза дворецкого Трессилиана. Он жаловался на путаницу в голове, на то, что ему кажется, будто происходящее теперь уже происходило раньше. Причиной странного чувства явился простой случай. Услышав звонок, Трессилиан открыл дверь Харри Ли, а на следующий день сделал то же самое для Стивена Фэрра.
Почему же у него возникло такое чувство? Посмотрите на Харри Ли и Стивена Фэрра, и вы поймете почему. Они поразительно похожи! Поэтому дворецкому показалось, будто он дважды открывает дверь одному и тому же человеку. Только сегодня Трессилиан сетовал на то, что путает людей друг с другом. Неудивительно! У Стивена Фэрра такой же нос с горбинкой, как у Харри Ли, и те же привычки смеяться, вскинув голову, и поглаживать подбородок указательным пальцем. Посмотрите внимательно на портрет Симеона Ли в молодости, и вы увидите в нем сходство не только с Харри Ли, но и со Стивеном Фэрром!
Стивен зашевелился, скрипнув стулом.
– Помните гневную тираду Симеона Ли по адресу своих детей? – продолжал Пуаро. – Он заявил, что у него наверняка имеются где-то сыновья получше – пусть даже незаконные. Мы снова возвращаемся к характеру Симеона Ли. Того Симеона Ли, который пользовался успехом у женщин и разбил сердце своей жены! Симеона Ли, который похвалялся Пилар, что мог бы создать целую гвардию из сыновей почти одного возраста! Поэтому я пришел к выводу: в доме присутствовали не только законные сыновья Симеона Ли, но и кто-то из незаконных – не признанный и не узнанный им.
Стивен медленно поднялся.
– Это и было вашей подлинной причиной, не так ли? – осведомился Пуаро. – Романтическая влюбленность в девушку, которую вы встретили в поезде, тут ни при чем! Когда вы познакомились с ней, вы уже направлялись сюда посмотреть, что за человек ваш отец.
Лицо Стивена стало белым как мел, а голос – хриплым и прерывистым.
– Да, меня всегда это интересовало… Мать иногда говорила о нем. Желание увидеть отца стало для меня чем-то вроде навязчивой идеи! Поэтому я заработал кое-какие деньги и приехал в Англию. Я не собирался сообщать ему, кто я такой, и выдал себя за сына старого Эба…
– Господи, я же был слеп! – почти шепотом произнес суперинтендент Сагден. – Но теперь я наконец прозрел. Дважды я принимал вас за мистера Харри Ли, потом понимал свою ошибку, но все равно ни о чем не догадывался!
Он повернулся к Пилар:
– Значит, вот в чем дело? В тот вечер вы видели у двери Стивена Фэрра? Я помню, как вы колебались и смотрели на него, прежде чем сказать, что это была женщина. Вы видели Фэрра и не желали его выдавать!
– Вы не правы, – внезапно заговорила Хильда Ли. – Пилар видела меня.
– Вас, мадам? – переспросил Пуаро. – Да, я так и думал…
– Самосохранение – любопытная штука, – спокойно сказала Хильда. – Я бы никогда не поверила, что могу быть такой трусихой. Молчать только потому, что я боялась!
– А теперь вы нам все расскажете? – осведомился Пуаро.
Она кивнула:
– Я была с Дэвидом в музыкальной комнате. Дэвид играл – он был в очень странном настроении. Я немного тревожилась и чувствовала свою ответственность, так как настояла на приезде сюда. Дэвид начал играть похоронный марш, и я внезапно приняла решение. Как бы дико это ни показалось, мы оба уедем этим же вечером. Я потихоньку вышла из музыкальной комнаты и поднялась наверх, собираясь объяснить мистеру Ли, почему мы уезжаем. Пройдя по коридору, я постучала в дверь его комнаты. Ответа не было. Я постучала громче, но с тем же результатом. Тогда я повернула ручку, но дверь была заперта. Я стояла, не зная, как поступить, когда услышала звук изнутри. Можете мне не верить, но это правда! Кто-то был в комнате и напал на мистера Ли! Я слышала, как опрокидываются столы и стулья, как бьется стекло и фарфор, потом раздался жуткий вопль, который постепенно замер, – и наступила тишина. Я стояла как парализованная! Потом прибежали мистер Фэрр, Мэгдалин и все остальные. Мистер Фэрр и Харри начали ломать дверь, она упала, и мы увидели, что в комнате никого нет, кроме мистера Ли, лежащего в луже крови… – Ее негромкий голос внезапно перешел в крик: – Понимаете, в комнате не было никого! И никто оттуда не выходил!
43
Наконец (фр.).