Страница 2 из 16
– Будет. И опосля до последнего гроша выложится. Честь! Дружков угостить, стариков, станичного атамана. У них свой – так свой. Зато ты вот, ну я приду, и что ему ни говори – не поверит. Для него коли не казак, так и не человек вовсе. Как отрезано.
– У-у, – глухо донеслось из темноты.
Молодой красноармеец вскочил на ноги:
– Голос чей-то?
– Сова, – не отрывая глаз от костра, ответил его напарник. – В поле роса, а пыль на дороге сухая, теплая. Мыши гулять выходят. Сова – тут как тут.
Молодой красноармеец свернул цигарку, раскурил ее от головешки.
– Пойду, – он кивнул в ту сторону, откуда донесся глухой звук. – Огонька отнесу ребятам.
– Дуй, – согласился напарник. – Еще помрут, не куривши…
Шаги парня затихли вдали.
Костер догорал. Темнота становилась гуще. Караульный, ссутулясь, вглядывался в язычки пламени, пробегавшие по раскаленным углям.
В той стороне, куда ушел красноармеец с цигаркой, послышались ругань, крики, затем приближающийся топот.
Подбежал один из тех бойцов, что находились в секрете.
– Где взводный? – спросил он.
– Спит, – ответил караульный.
– Где он? Который?
– Пусть спит. Просил, пока светать не начнет, не тревожить.
Один из лежавших возле костра зашевелился.
– Что там? – спросил он.
– Пластуна поймали, – ответил подбежавший красноармеец.
– Дезертир?
– Кто его знает.
Взводный поднялся, застегнул шинель, затянул ремень с кобурой, поправил на боку полевую сумку.
К костру уже подходили. Трое красноармейцев плотно обступали невысокого мужчину в галифе, в гимнастерке, в ботинках. Слипшийся от пота чуб косой прядью пересекал лоб.
Взводный сделал шаг навстречу:
– Этот?
– Он самый, – задыхающимся от радости голосом ответил молодой красноармеец. – Иду, а он притаился, рожу, чтобы не белела, к коленям прижал. Я сперва подумал: пень. Потом гляжу – пень-то мой побежал!.. А до секрета полсотни шагов. Я туда. Со всех сторон обложили. Он просит: «Не стреляйте. Свой!»
– Оружие было? – спросил взводный.
– Нет. Ничего не нашли. При нем только вот это, – красноармеец протянул взводному сложенный в малую долю газетный лист.
Взводный расправил его, поднес к костру и, даже не вчитываясь, сразу узнал: «Правда»! Та самая, которая выходит в Москве!
– Это что же? – он озадаченно смотрел на задержанного. – Вместо пропуска?
– Ваш я, – тот приложил к груди руки. – Ваш.
– Жаль, что ты пушчонку с собою не приволок. Мы бы тогда еще больше поверили, – отозвался взводный.
Поднялись остальные красноармейцы, обступили задержанного. Один из них бесцеремонно рванул его за штанину:
– А галифешки-то ничего!
Задержанный встревоженно оглянулся.
– Не бойся, – продолжил боец. – Если б с лампасами… Вот разве только ботинки твои кому подойдут…
Ботинки на задержанном были рваные. Все рассмеялись. А тот проговорил совсем уже смело:
– Товарищи! В газете, что вы у меня нашли, подлинная казачья правда.
Кто-то из красноармейцев подбросил в костер хвороста. Стало светлей. Теперь взводный уже с улыбкой смотрел на задержанного. И тот, ободренный этим, заторопился:
– Я, когда ее прочитал, не пойму, что со мной сделалось. Ну чего генералам служу? Против братьев сражаться!.. У нас там среди народа голод. Только и живут спекулянты да лавочники. Честному человеку одна дорога – тюрьма…
Взводный смотрел на него все так же с улыбкой, наконец сказал:
– Да верю. Первый ты, что ли, такой?
– Я так и знал, – подхватил задержанный. – Товарищи!..
– Кто на часах сейчас? – спросил взводный.
Отозвались те двое, что и прежде были караульными.
– Отведете в землянку. Один возле останется, – обратился к ним взводный и, обернувшись к задержанному, добавил: – Сам знаешь – служба.
– Товарищи, – начал было задержанный. – Я всей душой…
– И мы также, – прервал его взводный. – Утречком в роту доставим, там о себе все расскажешь. Может, потом в наш взвод служить придешь. Всяко бывает… Идите.
Взводный присел на обрубок осокоря, вновь по своим местам расположились бойцы.
Караульный постарше возвратился к костру, неся поясной ремень и ботинки задержанного. Швырнул к ногам взводного, сел рядом с ним.
– Зачем так-то уж? – укоризненно проговорил взводный. – Знаешь, что за это бывает?
– Не дам, – упрямо ответил тот. – Не к сватье на пироги. Я с самой весны босой. И в свое время от ихней братии натерпелся.
– Вернешь, – уже с угрозой продолжал взводный и кивнул на ботинки: – Ишь ты! Еще и под нос мне совать…
Прекрасны в этом краю августовские предутренние часы. Понемногу светлеет восточная сторона неба. Поначалу неуверенно, изредка, но все громче раздаются птичьи голоса. Временами налетает теплый ветерок, и словно бы это он сдувает пелену ночной темноты с дальних и ближних горушек, низин, деревьев, кустов, и они как будто проявляются, откуда-то выплывают.
Взводный глядел в огонь. То же, сидя с ним рядом, делал и караульный. Потом он поднял ботинок, повертел в руках: ботинок был явно нерусского фасона – с широким рантом, с рифленой подошвой. Грязь на нем и то, что верх его местами полопался, караульного нисколько не отталкивали. Он ощупывал, мял его, потом, продолжая свое исследование, сунул руку внутрь. Стелька мешала. Он ее вынул. Под стелькой было что-то еще. Он вынул и это: металлическая, сложенная вдвое, тугая пластинка. Караульный разжал ее. Внутри белел листочек бумаги.
Взводный протянул руку, раскрыл листок. Он был исписан колонками цифр. Взводный не раздумывал. Тотчас он спрятал листок в нагрудный карман гимнастерки, оторвал осьмушку от первой попавшейся в полевой сумке бумажки, втиснул ее в металлический зажим, вложил его в ботинок, прикрыл стелькой, поставил ботинок на землю, наклонился к караульному:
– Чтобы никто ничего! Понял? И обувку вернешь. Скажешь, временно брал. Чтобы не смог убежать. Так, мол, положено.
Тот утвердительно кивнул.
– К утру не вернусь – к командиру роты доставишь. Головой отвечаешь…
Из допроса у командира роты:
– …Третьей сотни?
– Ну да. Я и говорю. Я все вам, как на духу.
– А полк?
– Что – полк?
– Номер полка какой?
– Бес его знает. Сколько раз меняли! То сорок четвертый, то десятый был. Сейчас какой – так и не знаю… Я вам правду. Истинную правду. Не верите?
– Что ты, милок! Верим тебе мы…
– Я всей душой. Такие слова!.. Трудящийся казак! У тебя общие цели с крестьянином и рабочим. Будем же вместе, плечом к плечу, строить новую жизнь… У нас там измываются господа-благородия. В нашем полку казаки пытались подняться: «Доколе война?» Их в плети! Расстрелы да порка. Приказ такой от Деникина.
– Да верим тебе мы, верим…
Из допроса в штабе батальона:
– …Та-ак. Третьей сотни, значит. Тут ты не врешь?
– Да я все вам точно, товарищи!
– Сколько сейчас в сотне сабель?
– Девяносто пять. Еще коноводы, кузница, швальня.
– А во всем полку сколько?
– Откуда мне знать?
– А если подумать? Это ведь нашему делу большая помощь. Оно теперь и твое. Да кто и поверит, что не знаешь? Неужели вас всем полком ни разу не собирали?
– Не собирали. Всюду одной своей сотней… Сколько ден уже! Истинный крест!
– Ну а где сотня стояла, когда с тобой все это стряслось?
– Скажу. На хуторе за Бурляевкой, верстах в десяти.
– Хутор как называется?
– Кто его знает? Пришли туда вечером, темно было. Жителей у домов – ни души. Спрашивать у своих? Никому не известно. Шли-то ведь строем. К сотенному разве сунешься? А утром еще до подъема меня арестовали. «Ты что это, говорят, казакам большевистскую газету читал? Как ты смел? Знаешь, что за такое бывает?» Двое суток на воде да хлебе! Сапоги отняли, мундир отняли. Швырнули дранье. Командир полка зверем орал: «Всю часть опозорил! В штаб корпуса отвезут – запоешь!..»
– Видишь как? Значит, на хуторе был сразу весь полк размещен, коли сам командир тобой занимался. Разве не так? А говоришь: «Одна только сотня… Номера полка не знаю… Кто командир, не знаю…»