Дети полуночи

«Вот, – указывает Нарликар. – Что ты там видишь?» И Ахмед, заинтригованный: «Ничего. Гробницу. Людей. Ты о чем, старина?» И Нарликар: «Да ты не туда смотришь. Вот!» И теперь Ахмед замечает, что указующий перст Нарликара направлен на цементную дорожку… «Пешеходная дорожка? – спрашивает он. – На что она тебе? Через пять минут начнется прилив и накроет ее, это всякий знает…» Нарликар, чей лик светится, будто маяк в ночи, ударяется в философию: «Именно так, братец Ахмед, именно так. Земля и море, море и земля в вечной борьбе, а?» Ахмед в недоумении молчит. «Когда-то здесь было семь островов, – напоминает ему Нарликар. – Ворли, Махим, Сальсетт, Матунга, Колаба, Мазагун, Бомбей. Британцы их соединили. Море, братец Ахмед, стало землей. Земля поднялась и больше неподвластна приливам!» Ахмеду страшно хочется виски; нижняя губа у него выпирает, он смотрит, как паломники бегут по сужающейся дорожке. «К делу», – требует он. И Нарликар, весь сияя: «Дело, Ахмед-бхаи, вот оно!»

И извлекает из кармана маленькую гипсовую модель в два дюйма высотой: тетрапод! Похожая на объемный знак «мерседеса-бенц», три ножки стоят на ладони, четвертая, наподобие лингама, вздымается в вечернее небо – вещица приковывает моего отца к месту. «Что это?» – вопрошает он, и Нарликар наконец объясняет: «Этот малыш сделает нас богаче, чем целый Хайдарабад, бхаи! Эта крошечная штучка сделает нас, тебя и меня, хозяевами земли и моря!» И он указывает туда, где волны перехлестывают через опустевшую цементную дорожку… «Земля из воды, дружище! Мы станем производить эти штуки тысячами – десятками тысяч! Мы предложим заключить с нами контракт на освоение; нас ждет успех, не упусти его, братец, такой шанс выпадает единожды в жизни!»

Почему мой отец купился на слова гинеколога, возмечтавшего стать предпринимателем; почему согласился вместе с ним грезить наяву? Почему мало-помалу видение бетонных тетраподов в натуральную величину, шагающих через волнорезы четвероногих завоевателей, торжествующих победу над морем, захватило его с той же силой, что и доктора, сияющего, словно медный грош? Почему в последующие годы Ахмед полностью отдаст себя во власть фантазии всякого островитянина, посвятит себя воплощению в жизнь мифа о покорении волн? Может, он боялся пропустить очередной поворот; может, повлияла игра в шатрандж; а может, речи Нарликара ему показались убедительными. «С твоим капиталом да с моими связями, Ахмед-бхай, какие могут быть у нас проблемы? У каждого важного чиновника в этом городе есть сын, которому я помог прийти в этот мир; передо мной открыты все двери. Ты производишь, я достаю контракты! Пятьдесят на пятьдесят, все по-честному!» Но, как мне кажется, существует гораздо более простое объяснение. Мой отец, лишенный внимания жены, которая предпочла ему сына, отуманенный, полустертый виски и джиннами, пытался восстановить свое положение в мире, и мечта о тетраподах давала ему такой шанс. Очертя голову он ринулся в эту безумную авантюру; письма были написаны, связи задействованы, деньги, «черный нал», стали вертеться; и все это сделало имя Ахмеда Синая известным в коридорах сачивалайи[56] – даже до государственного секретариата дошел слух о мусульманине, у которого рупии текут сквозь пальцы, будто вода. И только Ахмед Синай, который каждую ночь напивался до сонной одури, не видел надвигающейся угрозы.

Наши жизни в тот период определялись письмами. Письмо от премьер-министра пришло, когда мне было от роду семь дней, – я не мог еще сам подтереть себе нос, а читатели «Таймс оф Индиа» слали мне восторженные послания; и однажды январским, утром Ахмед Синай тоже получил письмо, которое никогда не забывал.

За завтраком – красные глаза, затем – подбородок, выбритый ради рабочего дня; шаги вниз по лестнице; настороженные смешки очередной «девки Кока-Кола». Стул со скрежетом придвигается к столу, обитому зеленой кожей. Металлический лязг машинки для разрезания бумаг, одновременно – звонок телефона. Короткий, резкий щелчок – конверт разрезан, и через минуту Ахмед опять бежит вверх по лестнице, громко зовет мою мать, вопит во всю глотку:

– Амина! Иди сюда, жена! Эти ублюдки заморозили мне яйца, взяли да сунули в ведерко со льдом!

После того как Ахмед получил официальное письмо, в котором извещалось, что все его счета заморожены, поднялся всеобщий вой… «Бога ради, джанум, что за выражения!» – говорит Амина, и мне это кажется или и в самом деле малыш в небесно-голубой кроватке краснеет до ушей?

И Нарликар, мгновенно примчавшийся, весь в поту: «Вина целиком на мне: о нас слишком многие знали. Скверные времена, Синай-бхай; заморозим вклады мусульман, говорят эти ловкачи, и те сбегут в Пакистан, оставив свое добро. Схвати ящерицу за хвост, и она его сбросит! Чертовски умные мысли приходят в голову так называемому светскому правительству!»

– Все-все, – твердит Ахмед Синай, – банковский счет, страховка, рента за недвижимость в Курле – все блокировано, заморожено. Согласно распоряжению, сказано в письме. Согласно распоряжению, мне не дадут и четыре анны, жена – ни единого чаванни[57], чтобы глянуть в кинетоскоп!

– Это все фотография в газете, – решила Амина. – Иначе откуда бы эти умники, свалившиеся с небес, знали, кого преследовать? Боже мой, джанум, это моя вина…

– Даже десяти пайсов[58] на пакетик чанны, – гнет свое Ахмед Синай, – ни единой анны, чтобы подать милостыню. Заморожен – будто в холодильнике!

– Это моя вина, – вступает Исмаил Ибрахим. – Я должен был вас предупредить, Синай-бхай. Ведь я слышал о том, что счета замораживают – выбирают, естественно, лишь зажиточных мусульман. Вы должны драться…

– Зубами и когтями! – настаивает Хоми Катрак. – Как лев! Как Аурангзеб{100} – ваш предок, кажется? Как Рани Джанси!{101} И тогда поглядим, в какой стране мы живем!

– Есть же суд в этом государстве, – подхватывает Исмаил Ибрахим; Нусси-Утенок улыбается широкой, глупой улыбкой; она кормит грудью Сонни, ее пальцы движутся, поглаживают впадинки, влево-вправо, вверх и вниз, вокруг и около, в четком, заданном, неизменном ритме… – Я стану вашим адвокатом, – говорит Исмаил Ахмеду. – Совершенно бесплатно, дорогой друг. Нет, нет, и слышать не хочу. Как можно? Мы ведь соседи.

– Подкосили, – твердит Ахмед. – Заморозили, как воду.

– Ну, ладно, ладно, – прерывает его Амина. – Преданность ее достигает новых высот, она ведет мужа в свою спальню… – Джанум, тебе нужно прилечь.

И Ахмед:

– Что это, жена? В такое время – меня выпотрошили, прикончили, раскрошили, как сосульку, и ты думаешь о… – Но она уже закрыла дверь, сбросила тапки, раскрыла объятия; руки скользят ниже-ниже-ниже, и вот:

– О, Боже, джанум, я-то думала, ты просто грязно выразился, но это правда! Какие холодные, Аллах, какие холоооодные, ни дать ни взять, маленькие круглые ледышки!

Бывает же такое: после того, как государство заморозило активы моего отца, моя мать ощутила, как шарики его все холодеют и холодеют. В первый день была зачата Медная Мартышка – вовремя, ибо потом, хотя Амина и ложилась каждую ночь с мужем, чтобы согревать его, хотя и прижималась к нему тесно-тесно, чувствуя, как он дрожит, когда ледяные пальцы бессильной ярости шарят по телу, начиная с чресел, она больше не решалась протянуть руку и коснуться их, ибо маленькие ледышки сделались слишком холодными и твердыми на ощупь.

Они – мы – могли бы догадаться, что стрясется какая-то беда. В январе этого года воды возле Чаупати Бич, Джуху и Тромбея были полны дохлых тунцов, которые, совершенно непостижимым образом, плавали кверху брюхом, словно покрытые чешуей персты, указующие на берег.