Рассветный шквал

– Желвак, что ты делаешь? Опомнись!!

Жидкая шевелюра выскользнула из моих пальцев. Норовя перехватиться поудобнее, я ощутил под ладонью его здорово отросшую за время странствий бороду.

Вцепился.

Дернул.

Ага, больно!

А еще не хотел?

Второй рукой тоже за бороду. Да посильнее, без жалости. Пальцы совершенно случайно попали Желваку в рот. И тогда я подцепил ими толстую щеку и рванул уже изо всех сил.

На этот раз удалось.

Грузное тело головы откатилось в сторону, словно мешок с ботвой.

Мак Кехта с сипением втянула воздух и зашлась в приступе жестокого, выворачивающего наизнанку кашля. Жива, слава Сущему!

Повернув голову к сиде, я отвлекся и совсем упустил из виду Желвака, который, не вставая на ноги, зарычал по-звериному и бросился на меня. Его круглая голова с силой врезалась мне в живот. Будто конь лягнул! Меня, правда, кони задом не били, но не думаю, что ощущения сильно отличались бы. Воздух в легких вдруг стал горячим и вязким – ни туда ни сюда. Ни вдохнуть ни выдохнуть. Устоять на ногах, может, кто и смог бы, но не я. Острый корень или случайно завалявшийся камень воткнулся под правую лопатку так, что на глаза навернулись слезы.

Где ж он так выучился кулаками махать? Или яростное безумие и жажда убийства может сделать мастером каждого? Ой, вряд ли...

О попытке подняться даже речи быть не могло. Желвак взгромоздился на меня сверху, как на коня – скорее, как на осла, – и тузил, тузил, тузил тяжелыми и твердыми, как обломки породы, кулаками. При этом бормотание его не имело ничего общего со связной человеческой речью.

С грехом пополам прикрывая лицо локтем левой руки, я отмахнулся правой. Безуспешно. Удар пришелся куда-то в плечо.

Попробовал врезать коленкой – какое там! Размаха никакого. Вышел слабенький толчок.

– Убью гада! – У Желвака через бессвязные выкрики-выдохи прорвались первые членораздельные слова.

А ведь взаправду убьет. Словно белены объелся. С такого станется.

Кровь из рассеченной брови залила глаз. Нос и губы распухли и, похоже, тоже начали сочиться солоноватой влагой, а я ничего не мог поделать. Силился вырваться, судорожно корчась, самому себе напоминая травяную лягушку, распятую когтистой лапой сорокопута.

Боль, стыд от ощущения собственного бессилия, вызванная им ярость затуманили глаза багровой пеленой. И вот тогда мне под ладонь попалась рукоять ножа. Безыскусного, широкого ножа в деревянных ножнах, который таскал с собой и под землей, и на земле, но не как оружие, а как инструмент, помощь в работе и в быту. Клинок легко вышел из ножен и столь же легко воткнулся в бок оседлавшего меня человека. Легче, чем в ковригу хлеба.

Желвак жалобно ойкнул – куда девалась вся его ярость и злость? – и обмяк. Левой рукой схватился за ребра и бездыханный повалился на меня.

В горячке не разобрав, что к чему, я брезгливо столкнул потяжелевшее, а голова Красной Лошади и при жизни не был пушинкой, тело. Да еще кулаком в сердцах припечатал. К чему?

Но когда мокрый от крови нож выскользнул из пальцев, я понял, что же натворил. Нарушил первейшую заповедь Сущего Вовне. Убил человека.

– Эй, Желвак, – осторожно потряс я его за плечо, – слышишь меня?

В глубине души еще теплилась надежда: может, не убил, а ранил?

Желвак не отвечал. Да и не мог ответить. Самообман ни к чему. Уж чего-чего, а трупы я видел и знал прекрасно, чем отличается раненый от мертвого.

– Что? Что с ним, Молчун? – Гелка схватила меня за плечо. – Я и понять не успела...

Сколько же времени заняла наша драка? Уж по-всякому не больше, чем приходится об этом рассказывать.

– Отойди, белочка. Не смотри...

– Ты его?..

– Да, – медленно проговорил я, вытирая ладонь о штаны. – Убил. Зарезал...

И вот тут меня скрутило по-настоящему. Желудок сжался, спазмом толкнул остатки скудного ужина вверх, заставляя скорчиться в приступе жестокой рвоты. Совсем некстати вспомнилась фраза, которую узнал еще в детстве: блевать хочется, а нечем. Кто же так говорил? Кажется, Клеон.

Пришел в себя не сразу.

Гелка сидела рядом, слегка касаясь рукава моей рубахи. Во дела! Я-то думал, что она и видеть меня теперь не захочет. Кому приятно общаться с убийцей? Но девка не ушла. В сторону мертвого Желвака она даже не глядела. Словно пустое место было на поляне.

Я ощупал бороду – умыться бы. Неспешные воды Аен Махи проплывали мимо песчаного берега совсем недалеко – шагов пятьдесят. Вот пробираться к реке ночью весьма рисково. Места дикие. Медведь или волк запросто из чащи выскочить может. А то и клыкан. Я хоть их не видел, но наслушался о рыжем, невероятно прыгучем хищнике всякого. И в основном страшного. Ну, хочешь не хочешь, а идти к воде придется.

– Белочка, факел запали, пожалуйста, – противным каркающим отчего-то голосом – словно не сиду, а меня душили – попросил я.

– Угу, сейчас. Я мигом.

Девка вскочила и убежала.

Я тоже поднялся и побрел на заплетающихся ногах в сторону костра.

На одном из бревен сидела Мак Кехта. По-прежнему растирая горло.

– Га кьюн’, феанни? Ты в порядке, госпожа?

Она кивнула. Попыталась заговорить, но закашлялась.

– Эм’ах пиэн? Очень болит?

– Та кьюн’, Эшт. Я в порядке, Молчун, – нашла в себе силы ответить перворожденная.

И, когда я, уже собираясь отправляться к Аен Махе, принял горящую ветку из Гелкиных рук, добавила:

– Та бьех го, Эшт. Спасибо, Молчун.

Вот это да! Всю дорогу к реке и обратно я думал об одном. Знатная сида, ярлесса снизошла до благодарности. И кому? Животному, грязному салэх, чьих собратьев изводила лютой смертью повсюду, где могла дотянуться клинком, выцелить самострелом. Рабу, которого совсем недавно готова была запороть своей собственной ручкой.

Если бы у реки на меня напал какой-нибудь зверь, я бы, наверное, даже не заметил.

Глава XII

Правобережье Аен Махи, яблочник, день пятый, утро.

Вольные всадники и коневоды – веселины – насыпают курганы над умершими сородичами. Чем выше курган, тем бо2льшим уважением покойный пользовался при жизни. Арданы тоже предают тела мертвых земле, но, в отличие от западных бородачей, высоких холмов над могилами не делают. Обычно они укладывают мертвецов на дно ямы, на бок – ноги согнуты в коленях и подтянуты к животу. Какое-то разумное зерно в этом есть. В подобной позе человек дожидается рождения в материнском чреве, и что худого в том, если так ляжет он в последний сон во чрево матери всего живого – земли. Для большего сходства погребения с появлением на свет арданы освобождают мертвых от одежды. Именно так – в чем мать родила – уроженцы Ард’э’Клуэна покидают Серединный Мир.

Зачем я это вспоминаю?

А вот зачем...

Убитый мною Желвак был арданом. Бросить его на поживу лесным зверям и хищным птицам я не мог, несмотря ни на что. Достойное погребение – самая малая попытка успокоить свою совесть. Ночью я так тер руки розоватым прибрежным песком, что думал: сдеру шкуру к стрыгаевой бабушке. Потом полоскал ладони в студеной проточной воде, но так и не избавился от ощущения запятнавшей меня крови.

В детских фантазиях все мы видим себя героями, витязями и полководцами. В играх со сверстниками корявая палка обращается сверкающим мечом, который косит несчетные полчища врагов. И тем более дает простор мечтаниям пример отца, отсутствующего по полгода на границах со своим легионом, возвращающегося запыленным, усталым, с докрасна обветренным лицом. С чем сравнить запомнившуюся с детства картину? Огромный боевой конь задрал к небу черную морду с белой проточиной, сверкает начищенная сталь нагрудника и круглого шлема, увенчанного жестким гребнем плюмажа, почтительно согнутая спина оруженосца, придерживающего стремя... И вечерние рассказы о маршах, стычках с шайками пригорян, контрабандистами и охотниками за головами из бескрайних топей Великого болота.

Как же здорово было на другой день выскочить на задворки усадьбы с наспех обструганной веткой, назначить Дила и Роко, сыновей кухарки, одного военным трибуном, другого аквилифером и нанести сокрушительное поражение ордам голоштанных варваров в дебрях дальнего виноградника! Не деревяшка стучит о деревяшку, а, сталкиваясь, высекают искры закаленные клинки. Выпад, защита, снова выпад!