Кровь и почва

— Это же шутка, Гортов. Ты должен был догадаться. Думаешь, мы тут в самом деле пытки устраиваем?

Гортов хлебал чай беззвучно, а Чеклинин сделал один кошмарный хлюпающий глоток, очень неприятный, как дворник поскреб метлой по асфальту, и сказал мягким, почти ласковым голосом:

- Все летит в пизду, Гортов. Все разрушается.

В комнате будто бы потеплело от этой душевной ноты. И Гортову даже захотелось назвать это помещение не кабинетом, а комнатой.

- Непрочные это оказались ребята, Иларион и Северцев. Разбежались при первом залпе. И тот и другой теперь не берут трубки. Но это ничего, я их верну в чувство. Думаю, в конечном итоге-то мы все отыграем… Подумаешь, ссаньем плеснули в лицо. Ну бывает же всякое. Хотя, говоря откровенно, гораздо лучше, если бы серной кислотой… Все-таки общество у нас не принимает такого… Все преодолеем, Гортов, ты не отчаивайся! Зарплату уж как минимум всю отдадим. На Борткова и Спицина ты не оглядывайся! Пропащие идиоты…

Лампа над головой потрескивала. Чеклинин сжимал и разжимал над столом бурые кулаки.

— У тебя есть с собой телефон? Ах, да. — Чеклинин хохотнул. — Вот, позвони с этого. Это мой личный.

Он положил перед ним айфон с разбитым в углу экраном.

— Позвонить отцу Илариону? — пролепетал Гортов.

— Ага! Там на «И» в адресной книге.

Трубку долго не брали. Наконец, раздался чуть слышный щелчок, и в ухо ворвался тихий однообразный шум, как будто Иларион был в метро или поезде.

— Здравствуйте, батюшка, это Андрей Гортов, с «Руси». Вы меня помните? — чужим тонким голосом проговорил Гортов.

Чеклинин раскрыл глаза и привстал от оживления.

— Хелоу, ю спик виз ми, — сказал батюшка.

— Отец Иларион?.. — Гортов удивленно взглянул на трубку. Чеклинин показывал ему жестами, чтобы тот включил громкую связь.

— Йес, айм лиснинг ту ю, — говорил Иларион, тихий, далекий.

— Иларион… — сказал Чеклинин с ноткой горечи.

— Йес—йес, вот ду ю вонт фор ми?

— Отключайся, — сказал Чеклинин и сам, вырвав свой телефон, нажал кнопку.

— Видишь, что происходит. А тут еще твоя баба безумная. Ты зачем вообще сюда бабу привез?

— Я не привозил, она тут была… — Гортов виновато скосил глаза в чашку. Чеклинин провел по горячему влажному лбу ладонью, чего-то обдумывая.

— Вы меня убьете? — спросил Гортов. Он уже допил чай.

— Не убью, но уши могу отрезать, — сказал Чеклинин в своей печальной раздумчивости и вдруг опять оживился. — Да ладно, Гортов, чего там, ну я же шучу. Уже мог бы понять…

Гортов сидел с таким ощущением, что ушей у него уже нет, и это Чеклинин уже потом решит, вернуть ему их или оставить.

— Точно не знаешь, где она? — он взял Гортова за щеку и потрепал. — Ну ладно, ладно…

И вот уже снова нахмурился.

— Во сколько она ушла?

— Я не помню.

— О чем вы с ней говорили?

— Не помню, — Гортов невольно прижал ладонь к изуродованной груди, нывшей.

— Ее рук дело? — уважительно проговорил Чеклинин и отвернулся. — Это неважно. Нам ее надо сегодня найти, железно.

Чеклинин тяжело встал и само собой, не согласуясь с Гортовской головой, поднялось и его тело.

***

Они прошли через ущелье и вышли на свет. Чеклинин с усердием закрыл за собой средневековую дверь с огромным затвором.

— А вы меня не убьете? — снова спросил Гортов, когда они шли к бричке. Ему разорвали надвое кофту, и под курткой он теперь нес лохмотья. Кусок ткани падал из куртки к ногам.

Они уселись в бричку, и Чеклинин достал фляжку. Пахнуло коньяком.

— Гортов, ты сумасшедший? — с живым интересом спросил он, после того, как надолго приложился к фляжке.

— Не знаю, — сказал Гортов.

— Ну это же маскарад, Гортов. Неужели ты не понял? Эта ряса и эта дыба. Весь антураж. Просто решили слегка припугнуть. Через это все проходили. Тебя даже не заперли, ты мог уйти в любой момент. Просто открыть дверь и свалить оттуда.

— Но зачем?..

— Ну ведь сам виноват — зачем операторствовать полез? Сюжет на память? А ты знаешь, что она с этим видео сделала? Журналистам его отдала. И я думаю даже, что отдала не со зла и не за деньги, а просто из бабьей тупости. Ведь никто, кроме тебя, дурака, ничего не снимал, мы все отследили, камеры все отсмотрели у журналистов. Это же крайне серьезные вещи, Гортов.

— Так все серьезно или все маскарад? Что-то я перестал разбираться…

Чеклинин вздохнул.

— Послушайте, ну а где Порошин? Где эта девочка с мочой, которую вы на моих глазах ударили?

— Ну а где, по-твоему? — Чеклинин заинтересовался.

— Говорят, что девочку убили и закопали на территории Слободы. Что вообще, здесь людей закапывают. Бортков мне говорил, что убить здесь — обычное дело. Что за всеми следят…

— Следят?

— Когда я только приехал сюда и гулял возле пруда, я встал за деревом, чтобы… в общем, а оттуда меня прогнал какой-то человек в гражданской одежде. Сказал, что здесь нельзя… испражняться.

— Да это просто городской сумасшедший, — расхохотался Чеклинин. — Как бы Софья могла сбежать с компроматом, если за всеми все время следят?

— А как вы поняли про мой телефон?..

Гортов стукнул себя пальцем в лоб.

— Интуиция!.. И вообще, не смеши меня, Гортов. Какая слежка… Тут даже нет условий, чтобы расставить камеры.

— А трупы…

— А что до трупов… Порошин, чтобы ты знал, сейчас в Крыму… Да, ему дали сбежать после всего, что он тут понаделал. Он человека чуть не убил. При исполнении. А девочка твоя дома давно, с родителями. Или с подружкой своей-лесбиянкой, почем я знаю. Это все газетчики понаписали. Они ненавидят нас… Ну какие трупы? Как тут вообще закапывать? Ты пробовал тут хоть кого-то тут закопать, Гортов?

— Я?..

— Тут земля знаешь, какая твердая? Экскаватором не разгребешь. Не то что лопатой. Шум на всю Слободу будет. Это, тогда уж, надо человека в Подмосковье везти. Там хоть помягче почва...

Телефон Чеклинина зазвонил. Кто-то радостно, сбивчиво говорил в трубку. Чеклинин слушал, и лицо его разглаживалось, — поймав взгляд Гортова, он даже подмигнул ему и совсем по-мальчишески улыбнулся. Бричка остановилась, и Гортов стукнулся головой об окно.

— Ох, Андрейка, вечно с тобой что-то,— Чеклинин отечески потрепал его по голове, кладя телефон в куртку.

***

Гортов с Чеклининым прошли через ворота Славянского дома. Навстречу брели двое хмурых мужчин — один нес отломленный от пристройки придел, второй волочил то позвякивающий, то похрустывающий о землю мешок одной рукой, а другой чесал в грязной бороде без остановки.

— Вот мародеры, — сказал Чеклинин без особенной злобы. И добавил. — Началось.

Кто-то волочил мешки муки. Шли без верхней одежды, перемотанные в платки, женщины. Шли дети, безмолвные. Проходя, люди останавливались и молились — возле каменного мокрого от снежка Креста. Кто-то выставил прямо на улице свечи. Они горели, растворяя все сильнее валивший снег.

Забинтованные в клоки газет и скотч лежали сбитые памятники. Блестела река Москва, наглотавшаяся снега, подернутая с краю хрупким, но уже загрязнившимся льдом. Из глубин Слободы вился тонкий дым. У слободчан на поводу шли пятнистые свиньи и лохматые серобокие козы. Пара свиней возилась в снегу без присмотра. Голые и сырые, лежали в земле огурцы. Хребет у огуречной теплицы был переломлен.

— Нет, ну такого стерпеть нельзя, — Чеклинин негромко сказал сквозь зубы.

Трусливо оглядываясь, через деревья бежал человек. В его руках блестела позолоченная икона, которую Гортов видел в приемной у Илариона. Чеклинин кинулся ему наперерез и вот уже волочил того обратно, как санки, по снегу, схватив за ухо. Человек, уже без иконы, причитал.

— Падаль, ты что творишь? — Чеклинин навис над ним, прислонив к стене дома.

— А что? Я не знаю… — бормотал человек со снежной крупой в бороде, пытаясь освободиться. Он вдруг проворно перевернулся на колени и рванул в сторону ворот с низкого старта.

Чеклинин еще проворней вбил его ногой в землю. Схватил за большой палец, круто повернул, отчего человек, подпрыгнув, всем нервным телом оборотился с живота на спину так, что его лицо оказалось в сантиметрах от колена Чеклинина. Чеклинин ударил его ногой по касательной, в нос, схватил за волосы и швырнул, как мячиком, в стену. Кровь потекла с лица резко, конфузливо, как молоко из надорвавшегося пакета. Чеклинин деловито огляделся по сторонам, как будто собираясь справить нужду в публичном месте. Наклонился к нему. «Ну чего, ну чего?», — он потрепал его по щеке примиряюще. — «Зачем убегаешь, тварь?». Его страшный лоб стал напротив лба мародера — зарозовевшего, словно протертого наждачной бумагой. Тот что-то сказал, коротко, и Чеклинин что-то сказал в ответ.