Золотая лихорадка

На ковре валялась отцовская сумка — подросток запустил туда руку и вытащил связку ключей. Отцепив тот, что от подполья, он сунул его себе в карман. Ключ от витрины с мечами можно будет раздобыть и потом. Скр-р, скр-р, скр-р — послышался снова скрип зубов. С мыслью о клинке, который блеснул ему, точно мгновенная вспышка в кромешной тьме, подросток вышел из подполья и закрыл за собой дверь.

Окно в комнате подростка было залито серым рассветом, словно на него набрызгали краски из баллончика. Подойдя к окну, чтобы задёрнуть шторы, он увидел прилипших к стеклу маленьких коричнево-белых ночных бабочек и ещё каких-то мошек. Задёргивать шторы сил уже не хватило, он рухнул на кровать, сдёрнул футболку и шорты и, обняв подушку, свернулся клубочком. Поддавшееся сну затуманенное сознание отозвалось вдруг на шум дождя, похожий на хлопанье крыльев взлетающей стаи, — подросток испуганно вскочил и заморгал. Взглянув на «Ролекс», он понял, что до семи, до прихода Канамото, остаётся ещё час. Если он сейчас заснёт, то к этому времени уже не сможет проснуться, — значит, надо вставать. Из ящика стола подросток достал мешочек с кокаином и через соломинку втянул одну дорожку.

Канамото пришёл ровно в семь, и подросток объяснил ему ситуацию. Канамото выслушал, не проронив ни слова, затем вызвал такси, донёс Михо до самых ворот, уложил на заднее сиденье, а когда подросток хотел было тоже полезть в машину, демонстративно ударил себя в грудь:

— Доверься мне, всё будет хорошо! Доставлю в больницу и всё, что надо, сделаю. А уж ты, парень, иди, пожалуйста, в школу, я отлично со всем этим справлюсь.

Подросток спустился в подполье — отец храпел во сне. Поднявшись к себе, подросток несколько минут попробовал полежать, но глаза бодро таращились и сон не шёл, поэтому он надел школьную форму, взял портфель и, пошатываясь, вышел в прихожую. Обычно всегда, когда он уходил из дома, брат обнимал его и радостно, с улыбкой во весь рот, говорил: «Смотри, осторожно, буду ждать тебя!» Потом брат вместе с ним надевал уличную обувь, выходил из дома, но тут же непременно останавливался и, прижимаясь к двери, махал рукой, пока подросток не пропадал из виду. Однако сегодня Коки не показывался. Подросток тихо выскользнул, так же бесшумно закрыл за собой дверь и, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Он остановился перед американской школой, чтобы поймать такси. Ворота школы Сент-Джозеф были широко распахнуты, и в них втягивало толпу болтающих по-английски учеников: белых, чёрных, азиатов, и малышей, и старшеклассников. Подросток, который начиная со второго класса средней школы почти не показывался на уроках и уже месяца три не выходил на улицу в такой ранний час, поражён был, когда собственными глазами удостоверился, что столько людей всё ещё учатся; пальцы крепко сжали лежавший в кармане ключ от подполья.

Через четверть часа он наконец поймал машину и, точно прячась от учеников школы Сент-Джозеф, вжался в спинку заднего сиденья. Двигаясь по направлению к станции Исикаватё и зевая при мысли о том, что ему как-то предстоит промаяться до конца уроков, лёжа в медицинском кабинете, он вспомнил слова сестры: «Ты, Кадзуки, не убегаешь, но всегда прячешься». «Вовсе не прячусь!» — твердил он про себя. Ведь можно и не ходить в школу, а проболтаться в городе. Его не раз останавливали полицейские, но всегда отпускали без малейших подозрений, когда он говорил, что матери вдруг стало плохо и её увезли на «скорой», да ещё называл больницу. Где-то он читал, что школа, по сути своей, — тюрьма для детей. Если дети требуются в качестве рабочей силы, то никто их в школу не посылает. Даже сейчас в некоторых странах Детей используют на тяжёлых работах, а в других странах Детям дают в руки оружие.

По тротуарам с обеих сторон спускающейся под гору улицы толпой шли девочки в форме различных школ: Феррис, Футаба, Кёрицу, Ёкохама Гакуин. Этот склон вообще-то называется Дзидзо-дзака, поскольку на вершине, на перекрёстке трёх дорог, есть часовенка и шесть или семь фигурок бога Дзидзо, однако местные жители зовут улицу «девичьим склоном», Отомэ-дзака.

Когда он вылез из такси, к навесной платформе станции Исикаватё как раз подошла электричка. Смеясь и болтая, по лестнице спускались школьницы. Нельзя было и подумать о том, чтобы подняться на платформу навстречу этому потоку, проталкиваясь плечами и локтями среди девчонок. Подросток, засунув руки в карманы, встал возле турникетов, чтобы переждать наплыв, — напрасно он не поехал на такси до самой школы Хосэй…

После трёх пересадок он через полтора часа добрался до школы. Когда подросток увидел двигавшихся муравьиным роем учащихся, одетых в такую же, как и у него, форму, он вдруг почувствовал, как в груди всё переворачивается, словно ему полный рот, до самой глотки, натолкали газетной бумаги. Он опустил голову и пошёл от школьных ворот вдоль забора. «Я не вы, я совсем-совсем другой!» — это чувство пронзило его до глубины сердца. Назад возврата нет. Выбрав место поукромней, подросток нагнулся и широко раскрыл рот, чтобы извергнуть всё, чем забита была глотка. Засунув указательный и средний палец, он старался вызвать в горле спазмы, но лишь обливался слюной. Не осознавая до конца, гонит ли его желание сбросить цепи и улететь в небо или он убегает от преследования, подросток утёр рот рукавом белой рубашки, дождался звонка на урок и пошёл прочь от школы.

Он приехал на станцию Сибуя и пошёл в универмаг товаров для дома «Токю Хэндс» сделать копию ключа от подпольного помещения. Затем, вернувшись на станцию, он забрал оставленный в автоматической камере хранения портфель и направился к входу на платформу линии Тоёко для поездов Токио — Иокогама. На вокзале Иокогама он пересел на линию Кэйхин-Тохоку и вышел на станции Каннай. Он двигался прямо по улице Исэдзаки и, миновав несколько перекрёстков, ногой зашвырнул свой портфель в реку Оока. Он не думал, что этим окончательно распрощался со школой, но, освободившись от тяжести портфеля, почувствовал себя легче и, неумело насвистывая, растворился в улочках «золотого квартала». Затянутое облаками небо лишь кое-где проглядывало пятнами голубизны, похожими на лужицы, и казалось, что присущая середине лета атмосфера беспечной свободы где-то далеко отсюда: здесь по-прежнему было влажно и тянуло плесенью, словно всё ещё продолжался дождливый сезон.

Посреди дороги стояла какая-то незнакомая старуха. Хотя вокруг не было видно никого, кроме этой старухи, вся улица гудела какими-то шепотками, похожими на жужжание насекомых. С каждым шагом нашёптывавших голосов становилось всё больше, то ли они прогоняли его, то ли приветствовали — он не придавал значения тому, как это истолковать, и шагал вперёд с улыбкой на лице, ведь он вырвался из стана врага и вернулся к своим. Старуха и не подумала посторониться, чтобы пропустить его, она стояла совершенно неподвижно и подозрительно смотрела подростку в лицо. Он шагнул вправо, чтобы её обойти, и, хотя совсем не было заметно, чтобы она открывала рот или издавала какие-то звуки, до подростка явственно долетели слова:

— Никак, сын Чан Ён Чхана? Вырос уже!

— Вы ошиблись, — покачал он головой.

— Так, значит, внук?

Подросток снова замотал головой.

— Да ну-у… А похож — одно лицо.

Старуха из угла рта сплюнула на асфальт и зажевала губами.

Сумасшедшая, «одно лицо» говорит, да перепутала с кем-то… Он и имени такого никогда не слышал — Чан Ён Чхан. Подросток оглянулся — старуха продолжала стоять посреди дороги, не сводя с него глаз. В тот же миг он почувствовал головокружение, из-под ног понеслись отзвуки барабанной дроби. Подросток, продолжая шагать, опять нащупал под рубашкой медальон и, прижимая его ладонью к груди, задумался о том, можно ли сделать копию ключей от подполья из чистого золота.

Пройдя до самой вершины некрутого склона, подросток взглянул на свой «Ролекс»: было два часа тридцать две минуты. Он приложил потную ладонь к считывающему устройству, и ворота открылись. Его ударили по щекам металлические вопли. Это брат Коки просился на улицу, а экономка Симамура его не пускала: