Страница 9 из 14
Раздался звонок, и они вернулись в ложу.
Мария была поглощена своими мыслями и не услышала почти ни слова из того, что говорили актеры…
Когда они вышли из театра, на улице был настоящий ливень. Сквозь потоки дождя тускло мерцали фонари, на мокрой мостовой гулко раздавался стук копыт, скрип колес, звенел смех и гомон театрального разъезда.
Кинув рубль смотревшему за повозками бородатому мужику в ливрее, Воронов вскочил в фиакр и тронул лошадей.
Экипаж катился вверх по улице, и копыта лошадей скользили на мокром булыжнике. Мария решила приступить к задуманному разговору.
– Папенька…
– Да, доченька?
– Папа, я хотела поговорить с тобой о завещании. Ты… Ты желаешь соединить мою жизнь с Арбениным, но я не смогу с ним жить. И… ну ты понимаешь… все остальное! Я… я ненавижу его! Мне отвратительна сама мысль о том, что он будет меня… будет со мной… – Она запнулась, мотая головой, будучи не в силах высказать то, что у неё на языке. – Ты всегда учил меня быть независимой, всегда говорил, что рад тому, что я расту не… кисейной барышней, а могу жить собственным умом. Папа, ну подумай, своим завещанием ты противоречишь себе. Ты собираешься устроить мою судьбу без моего согласия! Ты хочешь принять за меня самое важное решение в жизни! Как будто я так глупа, что не в состоянии это сделать сама!
Он вдруг обнял ее за плечи.
– Нет, доченька, ты не глупа. Видит Бог, я много сил положил на то, чтобы ты не выросла похожей на тех особ женского полу, у которых вместо мозгов в голове пудра и помада, пополам с карамелью!
– Тогда измени свое завещание. Не отдавай меня этому Арбенину. Позволь мне решать самой.
– А ты знаешь, доченька, – вдруг с неожиданной доброй улыбкой сказал отец, – наверное, ты права, пусть так и будет. Твоя матушка перед смертью просила, чтобы я разрешил тебе выйти замуж за того, кого ты сама захочешь. Негоже, наверное, уж так силой толкать тебя под венец… Может, ты и сама поймешь, что Виктор Петрович не так уж плох! Да, в конце концов, я пока еще не собираюсь умирать, что бы ни говорили эти ученые крысы со своими пенсне и стетоскопами! – Он вдруг рассмеялся, совсем как раньше, когда еще была жива мама.
– Да, да! – радостно воскликнула Мария. – Так ты изменишь завещание? Правда?
– Раз я обещал, значит, так и сделаю. Купец Воронов – человек слова, да будет тебе известно, – с оттенком тоски в голосе сообщил Михаил Еремеевич, поглаживая бородку.
Дождь все усиливался. Клеенчатый верх фиакра намок, струи дождя обдавали брызгами лица и одежду седоков. Она с тревогой посмотрела на отца.
– Батюшка, поехали быстрее, а то, не дай бог, простудишься.
– Не волнуйся, дочка, не простужусь. Я семь лет в тайге прожил, на снегу бывало спал…
Маша засмеялась от переполнявшей её радости. Отец собирается изменить завещание! Она все-таки уговорила его! Теперь все будет хорошо! Так недалеко и до того, чтобы он понял, что сейчас не старое время и девушки сами могут выбрать себе спутника жизни. А зачем ждать?
И она решилась…
– Папа, я хотела попросить тебя еще об одной вещи… мы с господином Одинцовым все-таки можем пожениться? Пусть не сейчас, но скажем через год, когда ты убедишься, что он не вертопрах и не…
– Пожениться с этим твоим недоделанным Одинцовым?! – Лицо Михаила Еремеевича побагровело. – Ты что забыла, что я запретил тебе говорить со мной об этом?
– Да, но… Я надеюсь, что если ты узнаешь его поближе, то изменишь свое мнение о нем. Видишь ли…
Михаил Еремеевич вдруг выпустил вожжи и развернулся к дочери. Глаза его свирепо блестели, взгляд стал жестким и пронзительным, благодушие улетучилось без остатка, словно его и не было.
– Я, кажется, понимаю… – процедил он. – Ты с ним… Так вот почему ты просила поменять завещание?! Пока я сдохну, дождаться не можешь, дрянная девчонка!! – взревел Воронов раненым зверем.
– Я… Нет… Что ты, папа! – Но голос и лицо выдали бы Машу и не столь проницательному человеку.
– Ах ты, дрянь этакая!!!
Мария замерла, ни жива ни мертва от страха.
– Потаскуха! – ревел купец первой гильдии Воронов, как пьяный деревенский мужик. – Думала, я не знаю, что ты к нему бегаешь? Знаю, да вот не знал зачем!! Ты… моя дочь, бегала из дома, будто трактирная девка, цена которой кружка пива да полтина?! Говори, этот щенок тебя обрюхатил?! – грозно прогремел он, нависая над девушкой.
Мария не могла вынести этого ужаса, не могла поверить в то, что отец произносил такие слова.
– Папочка, папочка… – лепетала она, сжавшись, как испуганный зайчонок.
Но он не слышал ее.
– И вот теперь моя собственная дочь… Как ты могла отдаться этому недоноску… Боже мой! Как ты могла?
На глазах её отца выступили слезы горя, и от этого Маше стало еще страшнее, ибо последний раз он плакал на похоронах её мамы.
Вдруг из пелены дождя прямо на них вылетела ломовая телега…
Мария смогла лишь закричать, а вот её отец не поспел перехватить вожжи…
Сильнейший удар…
Вспышка света…
Навалившаяся тьма…
И все исчезло…
Пять дней спустя
Христина Ивановна Шторх остановилась у дверей спальни. Она не могла набраться мужества, чтобы переступить порог комнаты. Совсем недавно оттуда вышел доктор медицины Павел Альбертович Фельцер, их семейный врач, приват-доцент Военно-медицинской академии. Он хмурился и беспрестанно потирал руки, как будто ему было холодно. Лицо его не обещало надежды.
Полицейский врач, который вскрывал тело Воронова, подтвердил диагноз доктора Верховцева – отец Марии и в самом деле страдал раком желудка и вряд ли бы прожил более двух лет. Но и их ему не отпустила судьба. Не вовремя подвернувшаяся телега, опрокинувшийся фиакр и вот…
Ее деверь, как гласит бумага, заверенная печатью полицейского врача, умер на месте от «обширного внутреннего кровоизлияния» – разорвалась изъеденная болезнью требуха. Как попутно выяснилось, тот последние месяцы заглушал приступы пилюлями опиума, коробочку которых постоянно носил в кармане. Китайское снадобье, видать, и притупило реакцию бывшего циркового возничего и таежника. К тому же он еще и прикладывался к этому новомодному белому зелью – кокаину, которое, по словам докторов, не так опасно, как опиум (чем и объяснялись посещавшие его приступы внезапной веселости)[1]. При нем даже нашли табакерку с белым порошком.
Оставалось лишь благодарить Бога, что Мария осталась жива. Но она лежала, не приходя в сознание, и никто не мог поручиться за её выздоровление.
А вот ломовой извозчик «номер 654», Сидор Кукша, отделался легким испугом, как и его лошадь. По этому поводу в газетке «Будильник» даже тиснули фельетончик под псевдонимом А. Хинеев.
Похороны Михаила Еремеевича состоялись два дня назад. Пышные, хорошие похороны, как и пристало купцу первой гильдии. Огромные дубовые двери открылись, и появилась мрачная процессия – впереди шел священник с кадилом в руках, его сопровождали певчие. Следом несколько крепких бородачей в сюртуках и цилиндрах – обслуга из похоронной конторы – вынесли массивный гроб, покрытый тяжелым покрывалом с золотыми кистями. За гробом шла траурная процессия: старые друзья, с которыми Воронов начинал свое дело, рабочие с его фабрик, домашняя прислуга.
Гроб установили на черный катафалк, запряженный парой гнедых, на лошадей были накинуты траурные попоны с серебряными кистями. Пара репортеров с разлапистыми фотографическими аппаратами была тут как тут – не письмоводитель из зачуханного департамента помер и не какой-нибудь спившийся актеришка, а купец первой гильдии.
Процессия остановилась на Георгиевском кладбище, возле принадлежавшего еще деду Маши участка с недавно построенным склепом. Девять лет назад тут упокоилась мать Марии, а за три года до того – её маленький братик Еремей, который не прожил и недели. Тут же возвышалась часовня во имя Архистратига Михаила. Строили её лет пять, и виновником подобной неторопливости был сам Михаил Еремеевич.
1
Кокаин в XIX веке широко применялся в медицине как лекарство буквально от всех болезней – депрессии, различных неврозов, алкоголизма, сексуальных расстройств и даже сифилиса и «обычной» опиумной и морфинной наркомании. Считалось, что кокаин вызывает подъём духа и продолжительную эйфорию, которая ничем не отличается от обычной эйфории здорового человека, рост возможностей самоконтроля, прилив жизненных сил и увеличение работоспособности. Его не только не пытались запретить, но даже поощряли употребление. «Его стимулирующие и доставляющие удовольствие свойства служат укреплению американского национального характера с его инициативностью, энергичностью, неуёмной активностью и безграничным оптимизмом», – писал, например, американский психолог Рональд Зигель. В России кокаин продавался даже в провинциальных аптеках – по рублю за упаковку.