Северная звезда

Все было как во сне. Маше казалось, что она вот-вот проснется и увидит знакомые стены своей комнаты. Этого не могло быть на самом деле! Она любила Дмитрия и собиралась выйти за него замуж…

– Это вам. Ну же, возьмите.

– Нет! Я не надену его!

Девушка не могла отвести взгляда от кольца, словно оно обладало какой-то дьявольской властью.

– Наденете. И будете носить… Пока, так сказать, смерть не разлучит нас!

Мария не успела ничего ответить – Арбенин взял её за руку и положил кольцо на ладонь. Затем резко развернулся и ушел.

Неудержимые слезы горя и безысходности хлынули из ее глаз.

Мария вернулась домой, подавленная и уничтоженная. Из зеркала в прихожей на нее глянуло отражение: испуганный взгляд, растрепанные волосы, лихорадочный румянец на щеках.

В ее голове ворочался клубок тягостных мыслей. Действительно ли батюшка при смерти или это ложь Арбенина? Но неужто он осмелился врать подобным образом?

«Господи, спаси меня!»

К счастью, никто, кроме Марты, не заметил ее прихода.

– Батюшка?..

– Он наверху у себя, Мария Михайловна.

– С ним все благополучно?

Девушка кивнула в ответ, но от Вороновой не ускользнул ее напряженный взгляд.

Папенька и в самом деле, наверное, болен… Даже слуги об этом знают! Болен, но наверняка несмертельно, иначе не может быть! Эту ложь придумал Арбенин, чтобы запутать ее. Но он сделал предложение, не мог же он так нагло врать! Мария почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.

Две минуты спустя она постучала в спальню отца.

– Войдите. Это ты, доченька?

Девушка вошла и увидела отца сидящим на диване, удобно облокотившимся на подушки. На нем был уже привычный архалук из сине-желтой полосатой ткани, под которым была рубашка безупречной белизны, брюки в серую полоску и расшитые домашние туфли – с тех пор как здоровье Михаила Еремеевича пошатнулось, и он часто стал работать дома, в этом одеянии он даже принимал коллег-купцов и приходивших по делам чиновников.

Вокруг были разбросаны подшивки «Русской мысли», страницы «Коммерсанта» с биржевыми котировками, какие-то справочники. Тут же на ночном столике стояла бронзовая пепельница в виде фривольно раскинувшейся нимфы с недокуренной гаванской сигарой.

– Извини, доченька, вот, заработался… – как-то виновато улыбнулся отец. – И то сказать: разрослось дело, крепкого пригляда требует. Дело – оно не плесень в погребе аль бурьян, те-то своей волей растут.

Мария ничего не сказала, но ей вдруг стало стыдно, что она отвлекает отца от забот. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о делах, не видит, не чувствует себя в заботах. А она со своими девичьими страхами! В конце концов, она не кисейная барышня и отвадить ухажера, забывшего приличия, уж сумеет. Её отец как-никак…

И тут она почему-то подумала, что ведь не очень хорошо знает отца.

Прошлое Михаила Еремеевича было довольно таинственным. Рассказывал он мало, игнорируя слишком настойчивые вопросы дочери, и каждое слово приходилось вытягивать буквально клещами. Приехал он в Петербург двадцать с небольшим лет назад, уже с приличным капиталом. С тех пор тут и жил, женился и обзавелся домом.

Никого из родственников по отцовской линии Мария не видала, да, по его словам, их давно уже не было в живых. Мать, бабку Марии, он потерял в три годика. Дед Марии, умерший, когда отцу было шестнадцать, был конторщиком на захудалом хлебном складе в Царевококшайском уезде. Юноша должен был сам устраивать свою жизнь. Трудился и конюхом, и берейтором в бродячем цирке, торговал вразнос мелким товаром. Затем судьба занесла его на Алдан. Там он за несколько лет накопил на то, чтобы открыть дело. Как он сам говорил, не благодаря удаче и богатой золотой жиле, о которой мечтает всякий старатель, а потому, что все то, что приносил ему тяжелый труд в тайге, не спускал в кабаках да на гулящих баб, как прочие товарищи, а старательно копил.

Про те времена он, казалось, особенно не любил говорить. Лишь по отрывочным воспоминаниям в минуты откровенности девушка представляла себе дремучую, вековую тайгу – чем дальше, тем суровее и мрачнее. Переходы по диким нехоженым тропам, где целыми днями вокруг тишина и полумрак, ночевки на выработанных приисках, в полуразрушенных бараках, когда на ночь выставляли караульного, а то пропадешь ни за грош. Трупы людей, умерших от цинги или иной хвори, от голода, раздавленных рухнувшей крепью или убитых «лихими людишками». Дороги через горы, завалы, каменистые россыпи, когда лошади ломали ноги или просто падали, не выдержав тяжести пути, а люди шли дальше. Тяжкий непосильный труд летом в воде по колено, тучи комаров и гнуса, а зимой морозы такие, что птицы замерзают на лету…

Когда она думала об этом, то невольно преклонялась перед отцом – такое мог выдержать только человек крепкий не только телом, но и духом.

Мария знала, что в обществе слухи об её отце ходили самые разные.

Говорили, что деньги, с которых пошла разжива, он добыл не в старательском шурфе, а выиграл на каком-то захолустном постоялом дворе у допившегося до полного сумасшествия графа, причем не в карты, а в «гусарскую рулетку». Он выстрелил первым, и удар бойка пришелся в пустое гнездо барабана. Граф, расхохотавшись, положил на зеленое сукно полста тысяч ассигнациями, нажал курок револьвера и упал под стол с раздробленным черепом. Ну а Михаил Еремеевич забрал деньги, да и был таков. Иные считали его крещеным евреем, что секретным образом ведет дела соплеменников, другие – тайным раскольником, делающим то же самое. Находились и такие, что числили его раскаявшимся душегубом, который носит на теле уличающие его следы от плетей и кандалов. Отец, иногда вспоминая эти слухи, посмеивался. Сам он был типичный купец первой гильдии – солидный господин крепкого сложения, с аккуратной бородой и цепким прищуром глаз, в меру честный, в меру хитрый, в меру образованный.

Отец поднял на неё глаза, отложив бумаги. По осунувшемуся лицу и бледности, покрывавшей высокий лоб, она поняла, что он, пожалуй, и в самом деле сильно нездоров.

– Ох, доченька, – улыбнулся Михаил Еремеевич. – Ты сегодня такая хорошенькая, что хоть сейчас портрет рисуй.

Она сделала над собой усилие и улыбнулась со всем очарованием, на какое была способна.

– Папа, я хочу поговорить с тобой.

– Хорошо, хорошо. Ну, выкладывай, что случилось? Надеюсь, не лошадь купить хочешь для этих своих конных прогулок? Лошади нам, конечно, не хватает… – притворно тяжело вздохнул он.

Видимо, Михаил Еремеевич вспомнил, как пару лет назад Маша упрашивала его купить кобылу Пантеру арабских кровей, которую продавала за три тысячи ассигнациями семья её соученицы по гимназии Лиды Роговой.

– Нет, папа, что ты…

Она потупила глаза под пристальным взглядом отца.

– Я хотела поговорить с тобой о… о моем замужестве. И об остальном.

– Ах, вот оно что! – как-то натянуто улыбнулся отец. – Я давно подозревал, что у тебя не только этот… лаун-теннис и театр на уме.

– Батюшка, мы с… с господином Дмитрием Ивановичем Одинцовым решили пожениться, если ты благословишь нас, – сказала Маша, будто прыгая в ледяную воду. – Мы снимем квартиру… недорогую… мы уже все решили. Вот увидишь, Дмитрий сможет содержать меня. Он будет много работать, ведь он сам зарабатывает, и…

Она тараторила и не могла остановиться. Потом запнулась на полуслове, по лицу отца поняв, что услышанное его совсем не обрадовало.

– Что я могу сказать, доченька… – процедил купец первой гильдии Воронов. – То и скажу, что лучше б ты выезд с рысаками попросила… Ты знаешь, этот твой Дмитрий сразу не понравился мне, еще когда я увидел его на свадьбе Милены. Скажу так: если бы у него был миллион, он тебе бы подошел. Ибо сам по себе он ни на что не годен. И потом, не зря говорят: красивый муж – чужой муж!

– Батюшка! – возмутилась Мария.

– Что «батюшка»? – посуровел Воронов. – Я хочу видеть рядом с тобой надежного, состоятельного человека, который умеет работать, а не самодовольного щеголя, который пустит по ветру твое состояние…