Северная звезда

– Не живет. Жил, – уточнила госпожа домовладелица. – Он уехал. Почти три недели назад. В один день собрался и сел на пароход… Кажется, в Гамбург.

– В Гамбург? Но что ему там делать? – растерялась горничная.

– Да мне-то откуда знать? – непритворно обиделась женщина. – Он мне, между прочим, задолжал. И деньги, и… – неприятная змеиная улыбка тронула вялые губы, – еще кое-что, что мужчины обычно втюхивает нашей сестре задаром…

Марта невольно нахмурилась, представив, как расстроится Мария Михайловна.

– Вот как! – пробормотала она в легкой растерянности. – А у меня для него письмо…

– От кого?

– От госпожи Марии Вороновой. Она велела отнести письмо и узнать, что с господином Одинцовым, не болен ли он…

– Ну, за это, милочка, можно не беспокоиться, – многозначительно усмехнулась квартирная хозяйка. – Он здоров, как бык. Но, похоже, вернется нескоро. Кстати, он тоже оставил у меня письмо, и как раз для твоей госпожи, милочка, и попросил его отправить. Я еще не успела это сделать, так что если ты действительно пришла от этой… мадам Марии, то я отдам его, так и быть. Подожди немножко, милочка…

Женщина вскоре вернулась с конвертом.

– Вот.

Марта взяла письмо, принужденно улыбнулась и поблагодарила. Губы женщины в ответ тоже расползлись в подобии улыбки.

– Не стоит. Этот господин, кроме всего прочего, остался мне должен пять рублей. Обещал выслать, как только появятся деньги. Ха! Вряд ли это случится когда-нибудь. Он никчемный красавчик и больше ничего. Госпожа Воронова рано или поздно убедится в этом.

Девушка нахмурилась и, не простившись, направилась прочь, прикидывая, где тут ближайшая станция конки.

Остановившимися глазами Мария смотрела на четвертушку дешевой бумаги. Дмитрий бежал. Уехал. Исчез.

Перед глазами плясал его ровный, аккуратный почерк.

«Любимая моя Машенька, я чувствую себя последним подлецом, оставляя тебя после того, что случилось между нами. Но прошу, пойми и прости. Я попросил свою квартирную хозяйку отправить это письмо и надеюсь, что оно благополучно попало к тебе в руки. Я не говорю о воле твоего отца, но я намерен доказать, что он не прав.

Я собираюсь разбогатеть, Маша, и поэтому отправляюсь на Аляску. Чувствую, что мне должно повезти. В конце концов, чему-то я научился в этом Горном институте? А потом я вернусь в Россию, осыплю тебя золотом, мы поженимся и будем жить счастливо. Любимая, пойми, я не могу всю жизнь чувствовать себя твоим бедным родственником и не иметь возможности дать тебе все, что ты только пожелаешь. Прошу тебя лишь об одном: дождись меня…»

Письмо на этом не кончалось, но у неё не было сил читать дальше. Она вспоминала его руки, такие страстные и умелые, его тело, его глаза.

Поймала себя на том, что яростно сжимает в руке злосчастное письмо. Ровный знакомый почерк изменился до неузнаваемости и поплыл перед глазами. Он отправился на эту дьявольски далекую Аляску, что лежит на другом краю света! Он хочет пересечь океан и целый континент, горы и ледники и стать золотоискателем, как её покойный отец. И не собирался возвращаться до тех пор, пока не разбогатеет. Мария плакала. Ведь могут пройти годы, прежде чем любимый вернется!

Она не помнила, как закончился этот день. Заставила себя поужинать, встать с постели и сделать несколько кругов по комнате – нельзя же провести оставшуюся жизнь в постели.

Вечером зашла тетя Христина и сообщила, что назавтра назначено чтение завещания.

– Назавтра!

Истинный ужас охватил Марию. Она совсем забыла о завещании. Батюшка обещал изменить его, но смерть помешала ему.

– Да, дорогая моя. Господин Гольдштейн не сделал этого раньше из-за твоей болезни, но он не может откладывать до бесконечности, и поскольку ты уже почти поправилась… Что с тобой, ты плачешь?

– Это из-за батюшки…

На следующий день все собрались слушать завещание в кабинете отца – большой комнате, отделанной темным дубом и пропахшей кожей и крепким табаком. Огромный стол, керосиновая лампа с зеленым абажуром, книжные шкафы под потолок. Книг тут было много и вовсе не для красоты – отец не все, но многие из них прочитал. Мария тоже любила читать, а отец бывал в кабинете нечасто, поэтому он давно стал ее любимым местом. А теперь ей было невыносимо сидеть в удобном кожаном кресле и знать, что папенька больше никогда не войдет сюда!

В помещении собрались все домашние. Слуги – Марта, Глаша, дворник Андрон, ради такого случая надевший свои медали, и другие тоже были приглашены, ведь и им хозяин что-то оставлял. Их лица, как заметила Воронова, были торжественны и серьезны.

Тут были и душеприказчики, два партнера отца по торговым делам – вырицкий купец Антип Ефремов и белобрысый светлоглазый торговец тканями Иван Руммо из обрусевших финнов.

Лишь Арбенин заставлял себя ждать. С утра он был на верфях.

Нотариус Самуил Аронович Гольдштейн был сух и корректен. Вот уже пятнадцать лет он являлся поверенным отца, и ничего не могло его смутить в исполнении своего профессионального долга.

Наконец Арбенин появился. На нем был элегантный сюртук, который плотно облегал его сильное, хотя и чуть огрузневшее за годы конторской жизни тело. Нотариус начал:

– Теперь вы появились, господин Арбенин, и я могу…

– Приступайте, – бросил Виктор Петрович.

Маше было не по себе от его взгляда. Он смотрел на нее как на свою собственность и, увы, имел на это основания.

– «Я, Михаил Еремеев Воронов, находясь в здравом уме и твердой памяти и желая сделать распоряжение относительно наследования моего имущества, движимого и недвижимого…»

Она не слушала. Зачем? Завещание было жестоким, несправедливым, бессмысленным. Но батюшка умер прежде, чем успел изменить то, что написал, и ничего теперь не поделаешь.

Гольдштейн закончил читать. Тетя Христина сидела, выпрямившись в кресле, слегка склонив голову набок, ее глаза блестели. Лицо Арбенина было бесстрастным.

Девушка поднялась, не в силах больше выносить происходящего. Произнеся какие-то обычные в таких случаях ничего не значащие слова, она вышла из кабинета. Батюшка умер, а его последняя воля продолжала жить, и избежать её было невозможно. Мария добрела до лестницы и схватилась за перила, чтобы подняться к себе наверх и побыть в одиночестве. В это время кто-то поймал ее за руку.

– Мария! Вы куда?

Это был Арбенин. Она слышала голоса в кабинете и с ужасом подумала, что все домашние еще там, в том числе слуги, и никто не придет ей на помощь.

– Пожалуйста, Виктор Петрович, я плохо себя чувствую…

Девушка говорила правду. Все ее силы ушли на то, чтобы пробежать расстояние от кабинета до лестницы. К тому же она не завтракала, так что теперь одновременно чувствовала голод и тошноту. Арбенин схватил ее и поднял на руки.

– Вы плохо себя чувствуете? Я же говорил вашей тетке, чтобы она получше смотрела за вами. Вы того и гляди брякнетесь в обморок!

Маша готова была закричать от отчаяния и беспомощности. Все еще слабая, она не могла сопротивляться грубой силе мужчины, который внес ее в спальню и уложил на кровать. Хотя у неё все плыло перед глазами, она, собрав остатки сил, уперлась рукой в его грудь, отталкивая и отпихивая:

– Вы не смеете! Оставьте меня! Я больна! Я не хочу, чтобы вы находились в моей спальне, и не намерена…

– Может, вы и не намерены, зато я намерен, дорогая, – зло хохотнул он. – Тем более что, собственно, кому же еще в ней находиться? Ведь ваш любовник бросил вас.

– Мой… любовник? – пробормотала она, ничего не понимая. – С чего вы…

– Да не отпирайтесь! Этот сопливый мальчишка Одинцов исчез неизвестно куда. Соблазнил вас и бросил. Вот такая-с оперетта!

– Мария Михайловна, – с улыбкой продолжил Арбенин, – заметьте, я не устраиваю сцен и не гоняюсь за вами с кинжалом, как в любимых вами идиотских пиесках и романах. Нет, разумеется, я огорчен тем, что ваша… – ехидная улыбка, – самая большая драгоценность досталась другому. Но если посмотреть на это дело философски, то можно найти и светлую сторону. Во-первых, – он нахально подмигнул Марии, – вы получите возможность понять и оценить разницу между настоящим мужчиной, умеющим обращаться с женщинами, и никчемным юнцом, весь опыт которого – это дешевые проститутки и потасканные горничные. Во-вторых, вы убедились, что кроме меня, у вас нет вариантов…