Красная перчатка

Услышав шорох за простенком, Остафий сказал:

– Это ты, Варфоломей? Ходь в горницу, откушаем чем Бог послал.

Скрипнула дверь и на пороге встал не старший сын боярина, а младший – непутевый Вышеня. По его виду Остафий понял, что малец опять влип в какую-то скверную историю.

– Говори, – приказал боярин, требовательно глядя на сына.

Он точно знал, что Вышеня не соврет. При всей буйной натуре тот никогда не опускался до лжи, а уж с отцом – тем более.

– Я, кажись, немчина пришиб, – тихо молвил Вышеня, опустив голову.

– Што-о?! – Остафий вскочил на ноги. – Ты в своем уме али шутишь так плохо? – боярин мысленно ужаснулся.

Даже за увечье придется платить большую виру[30], а уж если Вышеня и впрямь убил ганзейца… Это выльется в сорок гривен, не меньше. А может, присудят выплатить и двойную виру – немцы заставят. «По миру пустят ганзейцы, ей-ей!» – вспомнил Остафий арестованные в Любеке кочи с товаром. Нет, не бывать этому!

– Ты уверен, што до смерти? – упавшим голосом спросил боярин.

– Не знаю… Мне кажется, он может умереть. Свайка попала прямо в глаз. Кровишши было…

– Опять в свайку играли возле Немецкого двора?! А я предупреждал – не ходите туда!

– Виноват… прости меня…

– Ладно, виниться будешь опосля. Ну-ка, расскажи без утайки.

Вышеня выложил, как все произошло, словно на духу. На какое-то время в горнице воцарилась мертвая тишина – Остафий лихорадочно соображал. Ему не хотелось терять даже гривну, а тут целых сорок. Или восемьдесят. Нет, никогда! Выход есть – «дикая» вира. Пусть платит община. С миру по нитке, голому портки…

– Так кто был с тобой, говоришь? – спросил боярин.

– Бориска Побратиловец и Семка Гостятин.

Остафию стало немного легче; отцы обоих входили в число трехсот «золотых поясов» – наиболее влиятельных родов Великого Новгорода. Значит, виру можно раскинуть на троих… или вообще вопрос замять, если получится. Но это не решало главную проблему: боярин не хотел, чтобы его сын, даже такой беспутный, прослыл убийцей.

– Они не проболтаются? – строго спросил он сына.

– Никогда! Мы поклялись держать язык за зубами.

– По городу с утра шатался?

– Нет. Почти весь день упражнялся с Истомой. Тока к вечеру вышел…

Истома был холопом Дворянинца. Вышеня знал, что отец часто поручал ему разные рисковые дела, о которых не принято говорить вслух, а то и шепотом. Истома был быстр, как белка, и опасен, как рысь. Вышеня с ним дружил (если можно представить дружбу между боярским сыном и холопом), потому что Истома показывал ему разные «подлые» приемы драки и владения ножом – уж чем-чем, а этим простонародным оружием холоп владел как никто другой.

– Тебя многие видели?

– Из знакомых – никто.

– Это любо… – Боярин огладил бороду, подстриженную коротко – на иноземный манер. – Тебе нужно уехать из Новгорода. Немедля! И надолго. Притом не по водному пути – там будет слишком много любопытных глаз – а по суше. Мало того, все будут знать, што ты уехал еще вчера. Запомни это! А с твоими друзьями я поговорю.

– Зачем ехать?! Куда? – всполошился Вышеня.

– Затем, что так надо! А куда – скоро узнаешь. Ужинай борзо и собирайся! А я тем временем распоряжусь, абы седлали коней и приготовили харч. С тобой поедет Истома…

Лишь когда Новгород оказался далеко позади, Истома перестал отшучиваться (он вел себя достаточно вольно не только с дворянским сыном, но и с самым Остафием) и наконец сказал, куда они держат путь – на Онего. Вышеня знал, что на Онежском озере есть земли, принадлежащие отцу, но никогда там не бывал. Да и вообще, туда ездил только Истома, в основном зимой, по санному пути. Оттуда он пригонял добрый десяток саней, груженных копченой и вяленой рыбой, а ближе к весне – кипы беличьих шкурок и другие меха. Онежская белка «шёневерк», как ее называли иноземцы, стоила больших денег, и отец имел на ней хорошую прибыль.

Сам же боярин по поводу своей вотчины на Онежском озере был удивительно немногословен. В нежелании отца распространяться на тему Онеги Вышеня заподозрил какую-то тайну. Однажды он прямо спросил его об этом. Отец грозно нахмурил брови и коротко ответил: «Не твоего ума дело!»

– Держи уши на макушке, – предупредил Истома боярского сына. – Места здесь глухие, разбойные. Того и гляди попадем в переделку.

Вышеня лишь пренебрежительно хмыкнул; несмотря на юный возраст он мало чего боялся. С младых ногтей его натаскивали отменно владеть любым оружием, ведь сын тысяцкого, командовавшего новгородским ополчением, должен стоять супротив вражеской рати, если придется, рядом с отцом.

Истома настолько хорошо знал дорогу, что и в темноте легко держал нужное направление. Лошадей отец дал весьма видных, ведь путь предстоял нелегкий и дальний. Те, кто знал толк в коневодстве, были бы в восхищении от их статей.

В XIV веке русское коннозаводство из-за нашествия монголов было разорено, поэтому почти полностью прекратилось поступление благородных и очень дорогих восточных жеребцов-производителей, которые назывались «фарь». Не желая походить на быстрых татарских наездников, русские князья и бояре предпочитали ездить на грубых и медлительных лошадях.

Но наступали новые времена и представление о боярской лошади – тяжелой и неповоротливой – начало меняться. Одним из первых, кто по достоинству оценил преимущество легких татарских лошадей, стал Остафий Дворянинец. Он взял и соединил резвость лошадей приволжской вольницы – разбойников, которые называли себя татарским словом «кайсаки», то есть наездники – с выносливостью немецких клепперов. Получились невысокие, но очень быстрые, выносливые и красиво сложенные лошади для тяжеловооруженных всадников.

Именно такими были жеребчики под Вышеней и Истомой. Их обучили не пугаться диких зверей (для этого в конюшне Дворянинца стояли клетки с волками и медведями) и, если придется, сражаться с ними зубами и копытами. Это свойство лошадей из конюшни тысяцкого уже успели оценить многие видные люди Великого Новгорода, и те продавалась по очень высокой цене, почти сравнимой с теми деньгами, которыми редкие любители расплачивались за персидских жеребцов.

– А што, боярин, не пора ли нам немного перекусить и маненько отдохнуть? – спросил Истома, когда они удалились на весьма приличное расстояние от Новгорода. – Знаю тут пещерку одну, в ней и лошади поместятся.

Небо уже посветлело и раннее утро разлило над озером, мимо которого они проезжали, большой жбан белого тумана.

– Согласен! Пора, – радостно ответил Вышеня. – Я голоден, как волк. – Он и впрямь сильно проголодался; после разговора с отцом ему кусок в горло не лез.

Пещерка действительно была хороша – просторная, защищенная от ветра и влаги густым кустарником у входа. Правда, увидев посреди нее большое черное пятно пепла, Вышеня немного встревожился, но Истома успокоил его:

– Не боись, боярин. Ужо извини – эту пещеру знаю не только я. Место ведь проходное. Мне вот тоже приходилось здесь несколько раз костры жечь. Но края тут дикие, и летом по бездорожью сюда трудно добраться. Ты уж сам в этом убедился. Вот зимой – другое дело. Да и какая надобность по лесам и болотам плутать? Так и сгинуть недолго.

– А вдруг разбойники? Вишь-ко, пепел-то свежий.

– Однако ты глазастый, боярин, – с уважением сказал Истома. – И то верно – пепел точно не прошлогодний… – Он взял щепотку пепла, растер между пальцев, понюхал. – Дней десять назад костер горел. Ну дак нам-то что? Ежели и останавливались какие люди здесь, то ныне они далеко. Располагайся, боярин, а я пока лошадок обихожу да сушняк для костра соберу…

Подкрепившись, решили немного поспать. Вышеня уже с трудом держал глаза открытыми, так сильно тянуло его после сытной еды в сон. Уснули оба в один момент, едва легли на постель из веток, срезанных Истомой. Лошади стояли здесь же; они задумчиво жевали сочную траву (труды все того же Истомы) и с вожделением косились на саквы с овсом, – запас на всякий случай – лежавшие рядом с тугими переметными сумами, в которых хранились продукты.

30

Вира – штраф за убийство по древнерусскому и древнегерманскому праву.