Страница 40 из 118
— Эти группы называли «шабашками», — вмешалась Оля. — Правда?
— Да, так, не теряя юмора, прозвали сами себя эти подневольные разработчики.
— И вы рассчитываете, что я могу стать таким подневольным разработчиком?
— Уважаемый Альсино. Я прошу вас подумать, прежде чем отказаться, — с горячим убеждением произнес Кочетков. — Я вырвал вас из рук сомнительных ученых во имя вашей свободы. Скажите слово, и я остановлю машину у первого же перелеска, предоставив вам возможность начать все сначала, идти в незнакомый народ и убеждать людей о грозящей всем опасности.
Я глубоко задумался, чувствуя, как испытующе смотрит на меня Оля, и видя, что Кочетков замкнулся в себе. На шоссе мелькали встречные машины.
Мне было бесконечно горько расстаться с Олей, но я должен был пересилить себя, ради этого проходил я подготовку в добровольном каменном заточении. И снова я заперт в клетке, в «клетке собственного Долга».
И я попросил Кочеткова остановить машину.
Я не мог смотреть на Олю, ощущая боль от ее умоляющего взгляда.
Машины остались на шоссе.
Входя в лес, я оглянулся. Но и без этого я телепатически ощущал, что Оля навзрыд плачет.
Я и сам горевал, проявляя непростительную для посланца параллельных миров слабость.
Не оглядываясь, старался я скорее скрыться в лесу. По затухающему ощущению я понял, что Оля удаляется в тронувшейся с места машине.
Мне хотелось вернуться, кричать им вслед, что я понял значение услуги, которую мне хотели оказать здешние люди ради выполнения моей Миссии, но я не сделал этого и углублялся все дальше и дальше в лес.
И знакомое ощущение первых мгновений пребывания в иномире вновь охватило меня.
Я старался оправдать себя. «Разум и только разум должен всегда преобладать над чувствами, выбирая верный путь!» — твердил я себе. Но внутренний голос возражал: «А не ведет ли чувство прямо к выводу, к которому разум пробивается по извилистой тропе тяжеловесной логики, не всегда безупречной?»
Я сам не знал, куда иду, стараясь, пока не овладею собой, не выходить к населенным местам в поисках новых друзей и единомышленников. Оправдан ли мой отказ от уже приобретенных?… И это терзало меня…
Стало темнеть. Неужели уже вечер? Поистине непостижима переменчивая скорость течения времени!
В изнеможении опустился я на мягкую траву маленькой полянки и заснул мертвецким сном, как принято говорить в иномире, кажется, он становится в какой-то степени и моим…
Проснулся я перед рассветом.
И, казалось, повторяется недавнее утро моего появления в иномире.
Вновь всматривался я в живительные для нас деревья. Садился у их корней и размышлял. Кого я встречу, кого смогу убедить? Не приведет ли это меня снова к тем же руководящим кругам? Я не мог связаться с нашим миром, получить совет. Это не было предусмотрено и оказалось глубокой ошибкой…
И снова чужемирный запах, так поразивший меня вначале, охватил все мое существо, пьяня и вселяя бодрость, готовность к действию.
Я встал и побрел, так и не решив, как мне все же поступать.
Пришлось сесть на поваленное дерево, как будто даже знакомое…
И муравейник оказался рядом.
Конечно, это было нелепое допущение. Не мог я сделать полный круг во времени и пространстве, чтобы выйти снова в то же место и начать все сначала!
Но ведь Кочетков и предложил мне «начать сначала»…
Рука моя свесилась к земле, и проворные букашки забрались на нее. И я ощутил укус.
Он как бы снова предостерегал меня от укусов судьбы, ждущих меня здесь.
Я не стряхнул насекомых, а сорванной былинкой осторожно помог им спуститься в траву.
Потом, словно получив ответ на все терзания, встал и решительно пошел.
И нисколько не удивился, выйдя к полянке, на противоположной стороне которой росли пять тоненьких березок как бы из одного корня, напоминая чью-то предостерегающе поднятую ладонь.
Я уже знал, чего должен остерегаться.
И опять я увидел, как в то утро, девушку. Она не собирала цветы, их не было видно в траве.
Но незабудки были, если не на земле, то в ее глазах.
Широко открыв их в радостной улыбке, она бежала мне навстречу:
— Я знала, знала, что вы сюда придете! — кричала она. Я молчал, силясь скрыть собственную радость.
— А бабушка, мама, Лена и даже папа, все так будут рады! — продолжала щебетать Оля. — А Кочеткову мы позвоним с папиного телефона сразу же, как вы того пожелаете. Правда-правда!
— Пойдемте к Светлушке, — сам не зная почему, предложил я.
Оля обрадовалась:
— Ой как замечательно! Помните, какая там вкусная вода?
— При одной мысли о ней пить хочется, — признался я.
И мы вышли из леса на поле, где за его выпуклостью угадывались крыши домов (двускатные, не как у нас!).
Потом спускались по земляным ступенькам, укрепленным дощечками.
Мостик через речушку, вытекающую из одних кустов и пропадающую в других. И сруб, милый моему сердцу сруб, из которого когда-то возили в бочках воду за десятки верст.
Как повезло мне, что Биоцентр оказался на той же дороге, что и дача Гречевых!
И, словно выполняя ритуал, я набирал после Оли пригоршнями воду и с наслаждением пил ее, холодную, бодрящую…
— Вы увидите, как вас встретят на нашей даче, увидите! Бабушка грозит разнести в прах Биоинститут, узнав все о вас…
И мы вышли опять на то же поле у колеи местной дороги. Ощущение простора радостным чувством охватило меня. Впрочем, может быть, потому, что рядом была Оля?
Нам навстречу горделиво шагала конечно же Лена!…
При виде нас она заспешила, издали крикнув:
— Вас ждут! Опаздываю на электричку! — И помахала рукой.
Я удивился и попытался проникнуть в ее мысли, пока она не удалилась совсем. И угадал чувство стыда, охватившего все ее существо. Не могла она забыть залитую лунным светом веранду, где я проводил первую ночь среди гостеприимных людей. Но как она выступала в подземном зале, вопреки самой себе! Нет! Не стыдиться ей надо своих поступков, а познать глубже себя.
— Вот она такая, — произнесла Оля.
Я вопросительно взглянул на нее. Может быть, и она читает мои мысли.
— Но кто нас ждет и почему? — спросила она меня. — Вы же все знаете!
— Вы же сказали: бабушка, мама, папа…
— Я говорила, что вам будут рады, но ждала вас только я. Правда-правда!
Мы подошли к калитке сада и увидели стоящую «Волгу», очевидно, Сергей Егорович не уехал еще на службу.
По усыпанной солнечными блестками дорожке с зажженной сигаретой в зубах шла седая, прямая, статная бабушка Евлалия Николаевна.
— Милости просим, — обратилась она ко мне, как к старому знакомому, и негромко с озорной ноткой в голосе добавила. — Парашют-то теперь как следует спрятал?
Я понял, что она подтрунивает не столько надо мной, сколько над собой.
Я улыбнулся.
И тут же окаменел от изумления.
С веранды, где провел я первую ночь среди людей, спускался к нам в сад… Кочетков.
Он приветливо улыбался. В мысли его мне никогда не удавалось проникнуть.
— Юра! Ой-ля-ля! Я же вам еще не успела позвонить. Как это вы сюда примчались? Ясновидящий, что ли?
— Не ясновидящий, а вычисливший поведение Альсино, — уже без улыбки заявил Кочетков.
Он был теперь не в военной форме, а в легком спортивном костюме, подчеркивающем его атлетическое сложение.
Ошеломленная было Оля, услышав такое, возмутилась:
— Как это вычислили? Что он вам, арифметическая задачка?
— Не арифметическая, но логическая, — спокойно ответил Кочетков.
Встретясь со мной взглядом, он продолжал:
— Вы простите нас, Альсино. Вы сами виноваты в том, что так глубоко в наше сознание заронили ощущение опасности, которой следует избежать в глобальном масштабе. Мы рассуждали, что, где бы вы ни вышли к людям, нужно непременно отыскать вас, что бы прежде всего помочь вашему делу, которое становится нашим.
— Нет, Юра, вы не увиливайте! — наседала Оля, чего от нее, казалось, нельзя было ожидать. — Как это вычислили? Цифрами обозначили руки, ноги, голову?