Дом без ключа

— Хорошо, пойдемте!

Больше не о чем пока говорить, и они идут молча. Шриттмейер с достоинством несет свой котелок на яйцеобразной голове. Кажется, что она сидит не на шее, а на стальном негнущемся пруте. У подъезда «Геомонда» к ним присоединяется широкоплечий здоровяк в макинтоше, вышедший из подворотни.

— Я не один, — словно извиняясь, говорит Шриттмейер. — Он нам не помешает.

— Это уже слишком, инспектор!

— Комиссар, если позволите.

— Тем более! Вторжение в частное владение?.. Я немедленно звоню адвокату!..

Шриттмейер смущен.

— О прошу вас… не надо лишних слов. Ордер подписан прокурором Конфедерации. Разве я рискнул бы нарушить закон?

Ордер в порядке. Ширвиндт убеждается в этом, прочитав документ от заголовка до подписи. Не заполнена только графа: «По подозрению или обвинению в…» Там стоит прочерк.

Войдя в кабинет, Ширвиндт бросает бумагу на письменный стол.

— Ищите!

— Сначала, если позволите, несколько вопросов.

Шриттмейер деликатно присаживается у стены, кладет котелок на колени. У него вид просителя, а не полицейской ищейки. «Черт бы побрал все эти фокусы! — думает Ширвиндт. — Когда взяли Минну?.. Неужели за передатчиком?..»

— Вы знали Роз? — спрашивает Шриттмейер. — Роз Марешаль.

— Она служила у меня.

— Долго?

— Это допрос?

— Я не веду протокола… Марешаль долго работала с вами?

— В «Геомонде»?

— Где же еще!

— Я не стану отвечать.

Шриттмейер огорченно вздыхает.

— Напрасно, господин Ширвиндт. Вы один из немногих, кто мог бы пролить свет на ее исчезновение.

— С чего вы взяли?

— Мне так кажется… Вам известны ее привычки, увлечения, черты характера?

— В какой-то мере — да.

— Вот видите! — Голос Шриттмейера все так же тих. — В ее студии в Давосе не нашлось ничего, что позволило бы нам выдвинуть обоснованную версию, в пансионе тоже… За исключением вот этого. Угодно взглянуть?

На ладони Шриттмейера лежит радиолампа. Ширвиндт, не сдержавшись, проглатывает слюну. К этому он не был готов. Как и почему лампа осталась в студии? Почему связной не нашел ее и не унес?

— Ну и что? — говорит он довольно спокойно.

— Ничего. Просто лампа.

Ширвиндт воинственно надвигается на комиссара.

— Лампа!.. Марешаль!.. Студия!.. Вы только что вышли из радиомагазина, господин Шриттмейер! Почем мне знать, не там ли вы ее прихватили? Уверен, что на прилавках магазина полным-полно подобного добра!

Шриттмейер держит лампу двумя пальцами. Огорчение, написанное на его лице, достигает наивысшей точки. Он буквально переполнен душевной болью за Ширвиндта, не понимающего самых простых вещей. Вальтер ждет, что комедия вот-вот кончится и будет то, что и должно быть: крик, угрозы, наручники, протокол…

— Вы не правы, — еще тише говорит Шриттмейер. — Это не совсем обычная лампа. Таких в продаже нет. Будь вы радистом, она сразу же показалась бы вам подозрительной. Но вы же не радист?

— Говорите прямо: что вам надо?

— Позвольте повесить котелок?

Вальтер кивает на вешалку и ждет продолжения. Странный разговор начинает его интересовать. Этот Шриттмейер удивительно откровенен.

— Я не радист, — говорит он.

— А Марешаль?

— Откуда мне знать?

Шриттмейер всем своим видом выражает согласие.

— Действительно — откуда? Будь я приватно связан с английской или американской разведкой, я бы, разумеется, не стал информировать об этом фирму, в которой служу. Если допустить мысль, что Марешаль была человеком Интеллидженс сервис, то зачем бы она призналась вам?

— Вы говорите — англичане? А почему не немцы?

— На немцев Марешаль не работала. Нелогично было бы для СД или абвера похищать собственного агента. Ведь так?

Дверь открывается, и на лице Шриттмейера мелькает досада. Полицейский заглядывает в кабинет.

— В чем дело?

— Уже двенадцать, комиссар.

— Ах, да… Начинайте, но поаккуратнее! Постарайтесь ничего не порвать и не разбить… Он нам не помешает, господин Ширвиндт…

Полицейский неслышно закрывает дверь, и тут же за стеной кабинета что-то со звоном падает на пол. «Саксонские часы! — догадывается Ширвиндт. — Хорошее начало!» Шриттмейер поджимает губы и беспомощно разводит руками.

— Прошу вас, — двусмысленно говорит Ширвиндт и любезно улыбается. — Продолжайте, пожалуйста. Все так интересно…

Настоящая китайская церемония! Каждый старается «не потерять лицо»; и если так пойдет дальше, то дело кончится заверениями во взаимной дружбе… Несмотря на серьезность положения, Ширвиндт посмеивается про себя. Голова его работает холодно и трезво. Он уже успел отметить, что Шриттмейер говорит с акцентом, характерным для уроженца северо-западных кантонов, где преобладает немецкое население и немецкая речь. Отметил он и то, что комиссар без всякой на то надобности преждевременно выкладывает на стол доказательства, словно давая возможность подготовиться и опровергнуть их там, где пойдет настоящий допрос.

— Нас отвлекли, — говорит Шриттмейер, выдержав вежливую паузу. — Роз Марешаль — француженка, но дружила с семьей Бушей, немцев, имеющих швейцарское подданство. Буш — торговец радиотоварами. Я готов был бы предположить, что лампа — подарок господина Буша, невинный сувенир, если бы не то, что госпожу Буш застали сегодня за работой на передатчике… Видите ли, господин Ширвиндт, в июле или августе в мой отдел пришла анонимка. Я собирался было забыть о ней, но делопроизводитель уже внес ее в реестр. Мой бог, если б вы знали, сколько доносов, получаем мы каждый день! Судя по ним, все иностранцы, получившие убежище в Швейцарии, занимаются шпионажем. Шпиономания и война всегда сопутствуют друг другу… Так вот, анонимку передали мне, а я был слишком занят, чтобы уделить ей должное внимание. Тем более что мадемуазель Марешаль обвиняли в связи с одной из разведок, не приводя ровным счетом никаких доказательств… Вы следите за моей мыслью?

— Да, — говорит Ширвиндт и садится напротив. — Продолжайте.

— Швейцария — маленькая страна. Очень маленькая, господин Ширвиндт. Ей не по силам воевать. Помните, в сороковом, когда носились слухи об оккупации — германо-итальянской, естественно! — что творилось здесь, в Женеве? Банки готовились приостановить платежи, а часовые фирмы намечали свернуть производство! Что сталось бы со Швейцарией, будь она оккупирована? Взгляните на Францию, мощную и цветущую Францию! Ей в пору стать у порога с протянутой рукой!.. Этот господин Гитлер — вы не находите, что он опасен?

— Опасен?

— Даже больше! Моя жена называет его «господин Обжора»… Впрочем, вы ведь немец?

— Как и вы…

— Я нет. Я швейцарец, хотя и предпочитаю говорить по-немецки: что поделаешь, каждому близок и дорог язык, выученный с детства. Но вы немец? И конечно, антифашист?

Ширвиндт поеживается. Ощущение, словно ходишь по скользкому льду: никак не угадаешь, где упадешь. Достав сигареты, Ширвиндт медлит; закуривает. Дает спичке догореть до конца. Гасит, следя за черной нитью дымка. Рассеивая, дует на него и глубоко затягивается сигаретой.

— В чем обвиняли Марешаль? Это секрет?

Шриттмейер достает из пиджака трубку. Вертит ее в пальцах.

— В том, что она хочет разгрома Германии и способствует ему!

— Ни больше ни меньше?! Выдающаяся роль! Что-нибудь подтвердилось?

— В известной мере — да. Похищение, лампа, передатчик у госпожи Буш…

— Это ее профессия, комиссар!

— Чья — госпожи Буш?

— Разумеется. Магазин торгует радиотоварами — следовательно, и передающими устройствами тоже.

Шриттмейер ковыряет спичкой в трубке.

— Да, да, — говорит он спокойно. — Ее никто и не обвиняет. Особенно если принять во внимание солидность ее аргументов. В Швейцарии не запрещено торговать передатчиками и тем более не запрещено проверять их качества перед продажей. Вот если бы у госпожи Буш нашли шифры, записи, секретные документы!.. Тогда… ну что там еще?

Дверь скрипит, и агент опять возникает на пороге.