За гранью

Вскоре заиграла музыка, и Дэрил приготовился петь. За спиной Томаса поднялся возмущенный шум.

– Всё! Сколько можно это терпеть!

В один миг рокер в желтых очках очутился у музыкального автомата. Присев на корточки, он напряг мускулы, так что майка на нем вздулась буграми. Оторвал «Вурлитцер» от пола, приподнял и уронил, автомат закачался, повалился набок и умолк. Веселье в зале было в полном разгаре, и среди общего шума мало кто обратил внимание на это происшествие. Йонсон повел глазами в сторону возвращающегося к своему столику рокера и молча проводил его взглядом. Когда он поравнялся с Томасом, тот соскочил с высокого стула. Глядя снизу вверх на качка, который был выше его на полторы головы, Томас произнес:

– За тот фокус, трюкач, который ты сейчас проделал, ты должен мне семьдесят пять крон.

– Чего? – зарычал рокер.

Тут к ним подоспела Виктория и, положив руку на плечо Томаса, сказала:

– Может, лучше оставить это дело как есть? – Затем, холодно улыбнувшись рокеру, спросила: – Разойдемся миром?

– Нет уж, – покачал головой Томас. – В автомат, который ты только что опрокинул, у меня вложено семьдесят пять крон. Так что ты должен мне семьдесят пять.

Смерив взглядом Викторию, рокер повернулся лицом к Томасу:

– Может, прислушаешься к тому, что тебе советует твоя приятельница-лесбиянка? А то как бы не вышло хуже!

– Она не лесбиянка, просто любит твидовые костюмы, – негромко ответил Томас.

– Все равно по ней видно, что лесбиянка.

Виктория сощурилась и сказала, глядя рокеру в лицо:

– С такими-то титьками, как у тебя, что-то ты слишком уж озабочен чужими сексуальными предпочтениями!

У рокера отвисла челюсть, и он беспомощно переводил взгляд с Виктории на Томаса и обратно.

Томас скрестил руки на груди:

– А если подумать, выходит, ты должен еще извиниться перед Викторией, а также и перед Дэрилом Холлом за то, что прервал его выступление! Некрасиво получилось! Так с чего ты начнешь?

– Ты что – не в своем уме?

– Возможно. Но ты все равно должен мне семьдесят пять крон, а Виктории и Дэрилу обязан принести извинения.

– Ниллер! – позвал рокера один из его приятелей.

– Чего? – рявкнул тот.

Приятель глядел на него встревоженно.

– Этот мужик – полицейский, – сказал тот, кивая на Томаса. – Лучше ты не связывайся.

Ниллер сдвинул очки на кончик носа и уставился на него поверх оправы.

– Этот алкаш, что ли? – переспросил он, тыча себе за спину большим пальцем.

Приятель кивнул:

– Задержал меня прошлым летом с запасом травки у ворот Кристиании[7].

Ниллер обернулся к Томасу и стал, скрестив руки:

– Это так? Ты – полицейский?

– Не важно, кто я такой. Но кем бы я ни был, ты в любом случае должен мне семьдесят пять крон и обязан извиниться перед Викторией и Дэрилом.

– Ах вот как?! – На губах у Ниллера выступила пена, он разнял скрещенные руки и стиснул кулаки.

– Он в отпуске, так что сегодня ты избежишь задержания, – сказала Виктория и осушила свой бокал.

– В отпуске? Так-таки в отпуске? – На лице Ниллера промелькнула жесткая улыбка, затем он размахнулся и нанес удар Томасу.

Томас отклонился на несколько сантиметров назад в сторону стойки, так что удар Ниллера пришелся мимо цели. Ниллер тотчас же применил левый хук, Томас его парировал, одновременно заехав Ниллеру локтем в висок. Обыкновенно этого было достаточно, чтобы свалить с ног кого угодно, но опьяневший Томас немного промахнулся и удар оказался скользящим. Желтые очки сорвались у Ниллера с носа и полетели над головами сидевших за стойкой посетителей, словно большое подбитое насекомое. Это нелепое зрелище вызвало у Томаса улыбку, и в ту же минуту мощный удар поразил его прямо в живот. Затем последовал второй – в челюсть, от которого Томас грохнулся на пол. В глазах у него потемнело. Он услышал над собой чьи-то возгласы, несколько человек бросилось на помощь, чтобы оттащить от него Ниллера, и тут он вырубился окончательно.

Десять минут спустя Томас уже сидел на краю тротуара у входа в «Морскую выдру», приложив к распухшей щеке узелок из салфетки, набитой кубиками льда. Он слышал доносящиеся от угла улицы голоса рокеров, которые выкрикивали что-то обидное в адрес Йонсона и нескольких постоянных клиентов, ставших на страже в дверях.

Над Томасом склонился Эдуардо, разглядывая его через толстые очки.

– Какого черта, Томас? Что это на тебя вдруг нашло? – спрашивал он с акцентом, выдававшим его испанское происхождение. – Eres estupida?[8]

Томас потряс головой. От этого ему стало больно, и он пожалел, что пошевелился.

– Он попросил прощения? Попросил?

– А как же! Кулаком! Пять раз подряд, – ответил Эдуардо и взъерошил пальцами свои курчавые волосы.

Томас пожал плечами:

– Единственное, что я от него требовал. Он так и остался мне должен семьдесят пять крон.

Белокурая девушка дергала Эдуардо за рукав, говоря, что уже замерзла, стоя на ветру.

– Обойдешься без меня? – спросил Эдуардо Томаса.

Томас кивнул, кивок снова отозвался болью.

Потом он понял по голосам, что большинство посетителей возвращаются в зал, и неуверенно поднялся с асфальта.

– С меня причитается, – сказал он им и направился к двери.

Но тут он наткнулся грудью на выставленную ладонь Йонсона. Хозяин «Выдры» забрал у него салфетку с ледяными кубиками и сказал:

– Иди, Ворон, домой.

– Ты чего? Еще по одной рюмашке!

Йонсон только молча посмотрел на него, дожидаясь, пока последний гость не зашел в дверь.

Держась на почтительном расстоянии от канала, Томас плелся вдоль причалов. Он шел по тротуару, стараясь не ступать на булыжную мостовую, неровные камни которой отправили в воду уже немало пьяниц. Пивные на набережной закрывались, и на берегу канала царило оживленное настроение. На площади Кристиансхавн-торв такси были нарасхват: народ устремился через мост, чтобы попасть в ночные клубы центра. Томасу оставалось только перейти на другую сторону улицы, но тело его плохо слушалось и он боялся не рассчитать правильно расстояние до мчащихся по дороге машин. Одна уже загудела ему, он понял, что едва не попал под колеса, и припустил бегом, чтобы поскорей пересечь последнюю полосу. Перебравшись через площадь, он направился дальше, по улице Дроннингенсгаде, в сторону бывшего вала, рядом с которым находилась его квартира. Достав ключи, Томас взглянул на верхний этаж. В обоих окнах гостиной горел свет. Он поднялся на крыльцо и, остановившись перед дверью, ведущей в подъезд, увидел перед собой на стене домофон. Там была приделана маленькая карточка. «Томас Раунсхольт и Ева Киле» было написано на ней рукой Евы. Оставалось только вставить ключ в замок, но Томас передумал, повернулся и спустился с крыльца.

Он пошел по Софиегаде. Эта улица вела к каналу. В темноте виднелись яхты, и среди них – его собственная, с короткой мачтой для вспомогательного паруса и радаром наверху. Радар не работал, и парус на траулере он ни разу не поднимал, но мачта отличала его судно от других, так что, возвращаясь к себе после пьянки, Томас пользовался ею как верной приметой.

Пошатываясь, он спустился с причала на корму старой яхты фирмы «Гранд Бэнкс». Крышка люка, ведущего в трюм, отсутствовала. Осторожно обойдя отверстие, Томас подошел к каюте. Рванув заклинившую дверь, он выругался. Надо будет как-нибудь привести ее в порядок, подумал Томас, закрывая ее за собой. В каюте пахло плесенью и остатками пиццы из коробок, сложенных штабелем на покрытом пятнами диване. Не останавливаясь, Томас прошел через кухню к трапу, ведущему в спальню с водяной кроватью. Плюхнувшись на матрас, он закрыл глаза, слушая, как в иллюминатор барабанят капли начавшегося дождя. Палуба давно прохудилась, и скоро его начнет заливать. Надо было подняться и подставить под протечку в ногах ведро. Но Томасу неохота было двигаться. В данный момент его меньше всего заботило, что придется лежать в мокрых носках.

7

Знаменитый район Копенгагена, где с семидесятых годов прошлого века обитают хиппи.

8

Ты одурел? (исп.)