Страница 28 из 61
Я сказала зеркалу, наблюдая, как двигаются мои накрашенные губы, и звук выходит наружу (так это действительно я):
— Скажите мне, как я куда-то поеду в таком виде?
— Все продумано, Лорен, — ответила Айриса. — Не суетись.
На мою подготовку ушли часы. Апартаменты были залиты спелым светом заката.
И теперь, на площадке за дверью стоял парень в однушке и темных очках. Явно телохранитель. Тут ошибки быть не может.
— Готовы, дамы? — спросил он холодно. За пазухой у него было спрятано какое-то оружие. Не смотря на покрой одежды, я могла угадать его очертания.
Мы прошли к лифту, и внутри ждал другой телохранитель, которому, вполне возможно, пришлось кататься вверх и вниз весь день, чтобы лифт не заняли.
В доме, конечно, никого не было видно, никто не высовывался. На улице тоже прогуливалось лишь несколько людей. Большинство глазело на большую машину, припаркованную у тротуара. Это был Роллс Матрикс Платинум Гоуст[46]. Когда мы забирались внутрь, зеваки пялились на нас. Думали, что мы знаменитости, кто-то на углу даже достал маленькую видеокамеру, но один из телохранителей поднял палец и покачал головой, тогда камера вернулась обратно в свой чехол.
Телохранители ехали впереди с водителем.
Окна были поляризованные и, готова поспорить, пуле— и взрывонепробиваемые.
Платиновое устройство-робот в машине, сделанное в форме длинноцветковой лилии, разливало нам — Глае, Айрисе и мне — шампанское. Нравилось ли оно им? Они пили. Я, думаю, тоже, но не помню точно.
Мне было страшно. И в то же время я жила. Я желала не оставаться в одиночестве. Я хотела снова увидеть его.
Мы неслись на порядочной скорости. Я думала, мы выедем за город, или поедем на небесные высоты города. Но вместо этого, когда в сумраке разгорелся неон, полосовавший по темным стеклам машины, Роллс свернул в длинный, белый тоннель с ограждением на противоположном конце, поставленном туда, чтобы закрыть въезд от основного транспортного потока. Другая сторона тоннеля представляла собой широкий, многолюдный проспект с уже горящими высокими фонарями.
— Это Богемия, — отметила Глая.
И Айриса пояснила:
— Там концертный зал.
Впечатляющее зрелище: огромное здание с куполом, все такое резное, с колоннами и филенками, в стиле Восточной Европы восемнадцатого века.
На главной площадке перед зданием толпился народ. Они пропустили автомобиль, предпринимая безуспешные попытки разглядеть что-то за слепыми окнами машины — бледные лица любознательных людей, кто-то заглядывал со смехом, а кто-то с выражением чуть ли не крайней необходимости.
Роллс проскользнул сбоку в здание и съехал вниз к частной парковке.
— МЕТА, — сказал невозмутимый охранник сфере, что подплыла к нам по воздуху. Пароль. Очевидно, подкрепленный ID и вживленным чипом. Частный лифт поднял нас в холл. Все стены кабины были закрыты зеркалами. Мы, три женоробота, и наши телохранители-люди отражались в бесконечности зеркальных коридоров.
Когда он вышел вперед, на полукруг простирающейся ниже сцены, казалось, будто он один — единственный живой организм на всем этом обширном пространстве. Остальные? Машины.
Аплодисменты и выкрики затихали.
Он поднял голову и руку, приветствуя, узнавая нас. Он выглядел расслабленным и глубоко сосредоточенным. Все, чего он хотел на свете, это доставить нам удовольствие, и он знал, что может. Однажды я видела целителя, одного из Секты. Он склонялся над женщиной с головной болью, не касаясь, а улыбаясь в ее череп. И боль прошла, по крайней мере, так она сказала. И именно так выглядел тот человек, так же как выглядел сейчас Верлис, как если бы небесная мощь снизошла на него, и он собирался использовать ее только на благо, но с явным удовольствием.
Голос объявляющего прозвучал через зал перед выходом Верлиса. Он советовал нам приготовиться.
Среди публики было много преуспевающих людей. Зал был битком, включая эксклюзивные места, к которым проводил меня одетый в форму билетер. Айриса и Глая к этому моменту исчезли. Я осталась сама по себе сидеть на роскошном плюшевом кресле, и все вокруг меня, респектабельные и изнеженные, сверкали; все, кто видел меня, не сомневался бы и доли секунды, что я тоже богата и изнежена.
Огни погасли, только рампа над сценой осталась светить. Воздух наполняли ароматы, но не наркотических средств. На нем были темно-красные одежды, будто вино в дымчатом бокале, или закат под пологом ночи.
Он сыграл нам на гитаре и спел песню. Легкое начало, вводящее в заблуждение. И хотя песня была очень известной (большинство из нас слушало ее вот уже около шести месяцев), естественно, она никогда не звучала так. Вы спросите, каков голос Верлиса? Возможно, вы никогда не слышали его. Мое музыкальное образование скудно. О книгах я знаю больше. Думаю, его голос более всего походит на клавишный инструмент. У него широчайший диапазон, как у инструмента. Но в глубоких нотах слышалась жаркая, роковая тьма, а промежуточный тембр скорее отдавал теплом. Да, голосовые оттенки тех же цветов, что и его собственные. Наверно, в этом вся причина такого моего восприятия.
Он заставил и гитару звучать как второй голос, или даже голоса. Они пели рядом с ним, сливались в гармонию и украшали его, отбрасывали собственное эхо и свои прологи, будто тени, падающие от движущейся лампы.
Закончив петь, он исполнил гитарное соло. Это было что-то классическое, я думаю, испанское или итальянское. Ритм звучал как галоп лошади. Казалось, будто две или три гитары играло синхронно: шесть рук, восемнадцать струн, и где-то отбивали несуществующие барабаны. В это же время из глубины сцены начал появляться оркестр, словно игра Верлиса вызвала его из небытия.
Теперь ударные действительно материализовались, целая секция перкуссии, даже колокольчики и тарелки. Были и ряды высоких стоек с насаженными на них флейтами, будто затаившимися змеями, и те завитые рожки, названия которых я не знаю. Две скрипки (как у уличных музыкантов в переходе, и других видов) тоже покоились на стойках, а их смычки были как-то закреплены поперек инструмента. Четыре гобоя появились с одной стороны, и две лютни — с другой. Пианино, блестящее серебром, поднялось из середины сцены.
Я — или мы? — подумали, что остальные музыканты теперь выйдут из-за кулис.
Верлис завершил соло, и еще более сильная волна аплодисментов взрывом взметнулась к высокой крыше холла. Он заговорил с нами, поблагодарил нас, как король. (А я не сказала? Там не было ни микрофона, ни акустической поддержки… его голос, музыка звучали только в потайной комнате твоего разума, и в то же время распространялись вширь как небо).
— Я хотел бы сыграть Вам, — сказал он, — песню, которую написал прошлой ночью.
Ряды людей на бархатных, или из искусственного бархата, сиденьях затаили дыхание. И Верлис сказал:
— Эта песня для Вас.
Едва слышный шепот. Для меня это прозвучало как стон удовольствия во время поцелуя.
Затем снова воцарилась тишина, в которой он пел и играл.
Он играл… за весь оркестр.
Вы были там? Вы помните? Помню ли я? Не уверена. Это… Давайте скажем так: мне рассказали, как все было. Нет, я имею в виду не то, что он мне рассказал. Что-то во мне подсказало… Я не знаю, о чем я.
Чип был в каждом инструменте и отвечал за его контроль. Нечеловеческий мозг Верлиса математически расставлял и размещал каждую ноту, каждую частичку музыкальной структуры, не единожды не притронувшись физически к инструментам. Лютни, флейты на подставках, скрипки, едва касавшиеся струн смычки, барабаны и колокольчики. Он, по примеру дирижера прошлого, занимал место за фортепиано. Все остальное подстраивало свою партию и темп под него.
Лицо его походило на безмятежный, улыбающийся лик статуи.
Лучшие места, как вы понимаете, находились близко к сцене. Наверно, пока он играл, я сидела в каких-нибудь двадцати футах от него. Когда бы я ни говорила о нем, я испытываю это принуждение снова и снова описывать его: то, как он сильно походил на живого мужчину, и в чем отличался, и как я (эгоистично) сравнивала себя с его телесностью и личностью, — как можно сравнить нить накала и Солнце.
46
От «ghost» — «призрак» с англ.