Избранное

С минуту адвокат сидел молча. Потом наморщил нос, энергично потер его указательным пальцем и спросил:

— Но, в конце концов, кто же эти тропи? Люди они или обезьяны?

Отец Диллиген, вскочив с места, воздел руки к небесам. И, подобно мужу, выведенному из себя глупостью жены, он возмущенно отошел к окну.

Сибила взглянула на Дугласа. У нее было такое расстроенное лицо, что при желании свести с ней старые счеты Дугу ничего не стоило бы одержать победу. Но не этого он сейчас хотел. Его самолюбие было удовлетворено уже тем, что к нему первому обратила она с трогательной мольбой свои прекрасные, глубокие, как море, глаза. Гнев, горечь и даже угрызения совести боролись в ней; она нетерпеливо покусывала губы, ей необходимо было действовать, бороться.

Наконец Грим собрался с духом. Все это время он сидел, опустив глаза и смешно выпятив нижнюю губу, так что почти не видно было его маленького, красного, морщинистого подбородка.

Прищелкнув языком, он начал:

— Люди это или обезьяны? С нашей стороны было бы… гм… было бы… большой оплошностью, — пробормотал он, краснея, — а может быть, даже… гм… преступлением, если бы… если бы… в конце концов… было… гм… вероятно… было невозможно… определить это.

И Грим поднял на адвоката влажный и тоскливый взор.

— То есть как «невозможно»! — воскликнул тот, вытаращив глаза. — Да самый темный пастух из саванн сразу же узнает человека. Даже зобастый кретин не станет колебаться в этом вопросе. Если в тропи нельзя с первого взгляда признать человека значит, они обезьяны!

Грим тяжело вздохнул.

— Видите ли, — ответил он уже более уверенным тоном, — до сегодняшнего дня нам самим казалось, что все это именно так. И действительно… биологически… гм… самый последний дикарь настолько ближе… к любому британскому подданному, чем к шимпанзе, что даже ваш зобастый пастух… мог не хуже любого антрополога отличить grosso modo человека от обезьяны. Но разве это не показывает нам, — продолжал Грим, ко всеобщему удивлению уже без всяких запинок, что сами антропологи до сегодняшнего дня не нуждались в особой проницательности, дабы отличить их друг от друга. Почему же довольствовались они столь поверхностным изучением вопроса? Да потому, что им просто везло. Им везло потому, что вот уже пять тысяч лет, как исчезли все промежуточные виды. И посему мы пребывали, как оказалось, в состоянии обманчивого покоя. С этой точки зрения, — добавил он вдруг жалобным тоном, — существование наших тропи настоящая катастрофа. Благодаря им мы вынуждены срочно решить вопрос, который мы по лености до сих пор обходили. Нам придется дать точный и исчерпывающий ответ: каковы характерные черты того существа, которое мы называем человеком? Не правда ли, прежде можно было и не торопиться, — продолжал он таким саркастическим топом, что друзья его удивленно переглянулись, — ошибки исключались. Мы даже гордились, что остаемся, таким образом, в разумных границах науки. Главное, провозглашали мы, не выходить за пределы нашей области! Не доверять своим чувствам, остерегаться ловушек психологии, неточностей этики! Только не путать разные вещи!

Он снова вздохнул.

— Мы упивались своим собственным невежеством, ибо человек занимал совершенно особое место в животном мире, он настолько отличался от всех прочих живых существ, что даже ваш зобастый пастух не мог ошибиться. Если вам дадут очень горячую и очень холодную воду, вы ведь тоже не станете колебаться. Ну а как быть с теплой водой? Как вы ее определите, если только, конечно, предварительно не договоритесь точно, при скольких градусах воду следует считать горячей? Именно это с нами и произошло ныне. Человека с шимпанзе не спутаешь: слишком велика разница. Ну а вот между шимпанзе и плезиантропом, между плезиантропом и синантропом, синантропом и тропи, тропи и неандертальцем, неандертальцем и негритосом, между негритосом и вами, простите за сопоставление, дорогой мэтр, расстояние всякий раз приблизительно одинаковое. Если вы сможете сказать нам, где кончается обезьяна и начинается человек, вы окажете нам огромнейшую услугу!

— Если только, как вы сказали, предварительно не договоритесь?..

— Да…

— Так разве нельзя это сделать? Разве нельзя, пусть даже с опозданием, потребовать, чтобы конгресс антропологов дал подобное определение?

Крепс расхохотался и звучно ударил себя по ляжке.

— От всего сердца желаю вам успеха в этом предприятии! — воскликнул он. — Но, уверяю вас, вы успеете поседеть, прежде чем ученые между собой договорятся.

— Разве это так трудно?

— Не то что трудно, дружище. Но существует слишком много различных мнений. Право, лучше просто бросить жребий: дело пошло бы куда быстрее, а результат был бы тот же. Еще триста чет назад Локк пытался разрешить вопрос, при какой степени Уродства ребенок перестает быть человеческим существом, а следовательно, не может приобщиться к таинству крещения, ибо в противном случае за ним признали бы существование души. Видите, все это не так уж ново. И вы сами понимаете, что за три дня и даже за три месяца нельзя решить спор, который ведется уже] столетия.

Адвокат посмотрел на Крепса отсутствующим взглядом. Потом снял очки и, протерев стекла, снова надел их.

— Что же, — сказал он, — если дело действительно обстоит так, боюсь, что компания фермеров добьется своего.

— Простите!.. — воскликнула Сибила.

Адвокат вопросительно взглянул на нее.

— Ведь существуют же, — продолжала она, — законы, охраняющие от истребления вымирающие биологические виды. По-моему, можно сыграть на этих законах.

— Можно-то можно, — возразил адвокат, — но лишь в том случае, если компания собиралась бы послать тропи на бойню. Но она, напротив, хочет оградить их от превратностей жизни в пустыне, намерена позаботиться об их существовании, гигиене, питании и даже о размножении. Она без труда докажет, что этот закон в данном случае не имеет к ней никакого отношения. Конечно, музей мог бы потребовать принятия специального закона об охране тропи… Но вы сами понимаете, сколько это займет времени. Да и добьется ли еще — неизвестно. Вы же знаете: у компании — железная хватка. Кроме того, здесь замешаны слишком крупные дельцы. Так что, видите ли, — заключил он, — если нельзя доказать, что тропи не являются животными, никто не сможет помешать их законным владельцам обращаться с ними, как с лошадьми или слонами. Одним словом: либо тропи — часть фауны Такуры, либо — часть ее населения. Или то, или другое, третьего решения нет.

— А вы что можете предложить? — спросил Дуг, помолчав.

— Надо подумать, — ответил юрист. — В настоящий момент я вижу лишь два способа действий. Первый — добиться, чтобы какое-нибудь авторитетное официальное учреждение, скажем вроде Royal Academy of Science[13], дало бы не вызывающее споров научное определение, но, судя по словам мистера Крепса, это невозможно. Второй же — получить судебное решение, которое ipso facto[14] исходило бы из того, что тропи люди. Таким образом, у нас был бы прецедент. И это, пожалуй, более реально…

— То есть?

— То есть… Предположим, мистер Темплмор берет себе в услужение тропи… Но жалованье ему не платит… Тропи обращается в суд, его защищает известный адвокат. Суд решает дело в пользу тропи. Таким образом, за ним, за этим тропи, признали бы такие же права, что и за мистером Темплмором, другими словами — права человека.

— К несчастью, это невозможно! — отрезал отец Диллиген, по-прежнему стоя спиной к присутствующим.

— Но… почему же?

— Тропи может принести присягу, только будучи человеком. Иначе это святотатство, да и не будет иметь никакой законной сипл. И потом, как вы хотите, чтобы в качестве истца перед судом выступило существо, не имеющее гражданского состояния? Получается заколдованный круг. И вы сами понимаете, что компания фермеров не станет молчать.

— Мне кажется, мы упускаем из виду самое существо вопроса. — негромко произнес Вилли.

13

Королевская академия наук (англ.).

14

В силу самого факта (лат.).