Возвращение

Мари передернула плечами:

— В 1921-ом был еще жив мой отец и мы все жили в «Бори». Может, до нас и долетели какие-то отголоски, но я не припоминаю. Возможно, я слышала, но потом забыла… И чем закончилось это дело?

— Громким процессом в 1922 году. В Тюль приехало много парижских журналистов. Анонимщицу признали виновной, но суд при вынесении приговора учел «смягчающие обстоятельства». — Адриан невесело вздохнул. — Тот, кто пишет эти письма, наверняка бывал в Обазине, иначе откуда бы ему знать адреса местных торговцев? И все же кто может до такой степени нас ненавидеть? Кто?

Несколько минут оба молчали. Адриан вспоминал своих соратников по Сопротивлению, потом перебирал в памяти имена многочисленных пациентов. На Мари, которая тоже вспоминала всех своих знакомых, вдруг снизошло озарение:

— Элоди, это дело рук Элоди! Она ненавидит меня, я это знаю! Вспомни, на своей свадьбе она назвала тебя убийцей!

— Говоришь, Элоди… Но этого просто быть не может! Ты сама рассказывала, что она едва умеет писать. А в этих письмах нет ни единой орфографической ошибки, да и стиль не тот, каким могла бы изъясняться такая женщина, как Элоди… Нет, это не может быть она. И потом, Элоди никуда не выезжает из Прессиньяка. Лизон и Венсан нам не раз об этом говорили. Она ни за что бы не оставила свой наблюдательный пост возле «Бори»! Нет, человек, который ополчился против нас, — это кто-то поумнее, чем Элоди, и живет он где-то поблизости. Иначе как ты объяснишь намек на Мелину? Только жители Обазина знают, что мы удочерили девочку!

— Да, ты прав! У Элоди злой язык и она завистливая, но чтобы провернуть это дело с письмами… Для этого она недостаточно хитра. Но то, что говорится в письме о Мелине, — это просто ужасно! Теперь люди будут думать, что она — моя родная дочь, которую я сначала бросила, а потом забрала! Прощай моя репутация преподавателя!

— Никто не поверит в эти бредни, дорогая!

Мари вдруг вскочила на ноги, подбежала к двери и прижалась к ней ухом. Обернувшись, она прошептала:

— Тише! Девочки спускаются по лестнице! Сходи в «Сюдри», если считаешь, что это стоит сделать. Я же найду занятие для своих рук и головы, иначе совсем расклеюсь. Я и так не знаю, на каком я свете…

Адриан ласково обнял жену. Ему хотелось бы утешить ее, уверить, что все уладится само собой, но… он в этом сомневался. Этот поклеп мог серьезно попортить им жизнь. Он нежно поцеловал Мари и шепнул ей на ушко:

— Будь сильной, моя любовь! Мы не одиноки, помни об этом! К счастью, у нас есть друзья, настоящие друзья!

Мари смахнула набежавшие слезы и тихо сказала:

— Возвращайся поскорее! Я так нуждаюсь в тебе! Я люблю тебя…

***

Адриан вернулся через час и сразу же поднялся в спальню, где Мари как раз меняла простыни. Она, взглянув на мужа, спросила с беспокойством:

— Ну что?

— Что… Я разочарован, если не сказать больше! Сначала люди не решались со мной заговорить, рассказать открыто о том, чем были заняты их головы. На меня смотрели искоса, морщились, перешептывались… А я все это терпеть не могу, ты меня знаешь!

Мари подбежала к Адриану и обняла его.

— Но ведь там были Жан-Батист Канар и мсье Лажуани, верно? — шепотом спросила она. — Что они говорят?

— Разумеется, они на нашей стороне! Они рассказали мне о полученных письмах и посоветовали не забивать себе этим голову, не обращать на писульки внимания. А я, который собирался во всеуслышание заявить, что все это — подлая клевета, я… не осмелился это сказать. Словно побоялся нарушить некий обет молчания… Меня избегали, и это напомнило мне о войне. Мари, как эти люди, которых я столько лет лечу и которые нас хорошо знают, могут сомневаться в нашей порядочности?

— Они не сомневаются, дорогой! Они смущены и, конечно, обеспокоены! Представляю, что ты почувствовал! Сегодня утром, когда я ходила за покупками, я ощутила себя чужой в этом городке!

Они обнялись и оба закрыли глаза, словно пытаясь укрыться от всех в своей любви. Мари так хотелось вдруг проснуться и осознать, что вся эта история с письмами — лишь дурной сон…

— Дорогая, послушай меня! — сказал Адриан. — Мы должны продолжать жить как обычно. Давай насладимся этим днем отдыха! Камилла приезжает домой только на выходные, поэтому не будем портить ей и себе настроение! Я сегодня не работаю, и, надеюсь, срочных вызовов не будет. А если тебе понадобится выйти из дому по делам — веди себя как всегда! И смотри людям в глаза. Помни: нам не в чем себя упрекнуть. Ты ведь сама понимаешь: подобные анонимные письма имеют целью посеять сомнения, вызвать подозрительность. Нам нужно быть сильными!

— Обещаю, я буду сильной, Адриан! Я уже знаю, что Дрюлиоли так же шокированы, как и мы, на них можно положиться. Если понадобится, они замолвят за нас словечко…

Мари подарила супругу легкий и нежный поцелуй. Она понимала, что он глубоко уязвлен клеветой, которая в это самое время с быстротой молнии распространяется по Обазину.

— Сегодня я напеку блинчиков, и мы все вместе будем слушать радио! Мелина спустится к нам, а чтобы ей было теплее, мы посадим ее в кресло. Я не желаю впускать несчастье в наш дом!

Адриан улыбнулся, но на сердце у него по-прежнему было тяжело. Он не мог забыть об угрозах анонима. Подойдя к окну, он посмотрел на городскую площадь. Вспоминался тот мрачный период, когда коллаборационистов расстреливали без суда и следствия; ему даже показалось, что он слышит ружейные залпы, крики ненависти… Потом он вспомнил, каково это — быть маки… Много дней они прятались по лесам, опасаясь доноса, появления немецкого патруля… Сердце его сжалось, когда он вспомнил о молодых партизанах, которые погибли во время внезапной вражеской атаки.

Мари уже почти закончила перестилать постель, когда обратила внимание на то, что Адриан довольно долго стоит у окна. Она встревожилась.

— Адриан, может, спустишься в гостиную и почитаешь немного у теплой печки…

— Да, ты права, — пробормотал он. — Ничто так не помогает забыть о том, сколько ненависти таится в иных людях, которые просто не могут жить спокойно, как хорошая книга. Мари, как ты думаешь, можно ли где-нибудь обрести покой?

***

Шли дни, кошмар продолжался. С вечерней почтой в понедельник в дом семьи Меснье принесли еще одно письмо, следующее — в среду. Расстроенная Мари-Эллен пришла сказать, что и ее родители получили еще одно письмо с теми же обвинениями.

Камилла вернулась в пансион, не подозревая, о чем гудит городок. Мелина сильно кашляла и, на этот раз, к большому облегчению Мари, снова не пошла в школу. Не встречаясь со своими школьными подружками, девочка еще на какое-то время будет оставаться в неведении. Злословие отравляет жизнь не меньше, чем худшая из болезней…

Нанетт, будучи в курсе событий, проявляла чудеса сдержанности! Эта история с письмами еще больше сблизила их с Мари. Старушка престала ворчать и жаловаться и старалась всячески подбодрить «свою курочку». Она расточала Мари такие ласки, словно та вдруг снова стала маленькой девочкой, нуждающейся в защите и утешении.

Одно удивляло Мари: складывалось впечатление, что слухи, спровоцированные «обличительными» посланиями, не проникли за стены аббатства. Мама Тере и мать Мари-де-Гонзаг вели себя как обычно. Однажды Мари выпалила Адриану:

— Я уверена, они знают! Просто не осмеливаются заговорить со мной об этом, вот и все! И я, идиотка, тоже молчу!

— Ты ошибаешься, дорогая! — отозвался он и обнял ее. — Признаюсь тебе, большинство моих пациентов делают вид, что ничего не знают об этой истории с письмами. За исключением двух-трех кумушек, которые пару раз намекали, что им кое-что известно.

В пятницу Нанетт с нетерпением ожидала возвращения Мари из школы. Стоило той переступить порог, как она протянула ей четвертое письмо.

— Держи, моя курочка! Еще одна мерзость! Мой тебе совет: просто возьми и брось его в огонь! Я специально надела очки и проверила почтовый штамп. Оно опять пришло из Лиможа.