Возвращение

— Как говорит Иисус Христос в Евангелии: «Если будет у вас веры хотя бы с горчичное зерно, вы передвинете горы»![8] — подхватила Жаннетт.

Мама Тере с серьезным видом кивнула. Тихим голосом Мари-Эллен продолжила рассказ:

— И что делает пастушка? Чтобы заставить поверить тех, кто насмехался над ней и отрицал чудо, она снова поднялась на обрыв и прыгнула. Но теперь-то ей ничего не угрожало, вера ее в чудо была не так сильна. Несчастная разбилась… С тех пор гора носит имя Прыжок Пастушки.

— Бедняжка! — зевая, пробормотала Мадлен. — Эти люди были злые! Я бы сразу поверила пастушке!

Мари-Тереза Берже решила, что ей и девочке пришло время уходить. Она искренне поблагодарила Мари:

— Я провела с вами всеми прекрасный вечер, но нам пора идти! Мадлен засыпает, да и мне вставать на рассвете.

— Конечно, мама Тере! — отозвалась Мари. — Очень любезно было с вашей стороны прийти! И девочкам было очень приятно снова увидеться!

Гости попрощались с мадемуазель Берже и маленькой Мадлен, и разговоры возобновились. Жан-Батист стал перечислять Леону проблемы, с которыми они каждый год сталкивались в карьере Даниэля:

— Мои рабочие не жалеют сил, это я могу сказать точно! Но когда идет дождь или подмораживает, нужно иметь железное здоровье, чтобы работать в карьере! Вот, к примеру, Мило, тот самый, которого ваш супруг, мадам Мари, лечил не так давно. Нарадоваться не могу на его работу! Видели бы вы, как он управляется со своим молотом! Никогда не ленится! Он научился любить гранит. В карьерах — адский труд! Но у моих ребят сильный дух товарищества, и во время перекусов они разговаривают и шутят. Однако с началом снегопадов в первые дни нового года работать стало намного тяжелее. На ветру руки коченеют, ноги постоянно в грязи…

— Адриан беспокоился о Мило. Он говорил, что у него сильный бронхит, — сказала Мари.

— Ему уже лучше, — отозвался Жан-Батист. — Но все же покашливает. Как вы знаете, мадам Мари, я не из тех патронов, которые не берегут своих людей. Я сам варю для моих парней кофе и частенько даю им передышку!

Жаннетт взяла отца за руку:

— Не беспокойся, пап, это всем известно!

Теперь пришел черед Мелины зевать. Однако Нанетт, к которой вернулось хорошее настроение, потребовала еще песню.

— Про жаворонка! Мой Пьер очень ее любил, когда был маленьким!

Все были так рады снова видеть старушку улыбающейся, что сразу же запели хором:

Жаворонок, милый жаворонок!

Твои перышки я ощиплю…

Потом Амели и Мари-Эллен спели две самых модных песенки — «Говорите мне о любви» и «Песню бедного Жана». Последняя песня принесла огромный успех Эдит Пиаф, чей уникальный голос покорил сердца французов. Все жители Обазина гордились тем, что эта знаменитая певица время от времени покидала Париж, чтобы насладиться воздухом Корреза. Она останавливалась в отеле Сен-Этьен.

Потом говорили о том о сем, о разных обазинских делах. Мари услышала, как церковный колокол прозвонил одиннадцать раз. Она не заметила, как пролетело время! Она хотела было подкинуть в печь еще одно полено, но, окинув взглядом собравшихся, передумала. Нанетт клевала носом над своим вязанием, Жан-Батист выглядел усталым, Мелина терла глаза. Амели и Леон молчали с задумчивым видом и держались за руки, как и в начале вечера.

— Думаю, нам пора прощаться! — мягко сказала Мари. — Камилла и Мелина обычно в это время уже спят. Огромное спасибо вам всем, что пришли! И мне очень жаль, что Нанетт вдруг стало плохо. Она нас так напугала, правда?

Гости закивали, причем некоторые из них — с улыбкой. Потом, выразив хозяйке дома благодарность за прекрасный вечер, стали прощаться.

— Нам было очень весело, мадам Мари! — заверила ее Жаннетт. — Хотите, я помогу вам помыть посуду?

— Не беспокойся об этом! Посуда подождет до утра. Я успею здесь прибрать до мессы.

Нанетт и девочки ушли спать, как только закрылась дверь за последним гостем. Вскоре дом погрузился в тишину. Мари погасила керосиновую лампу и, напоследок еще раз осмотрев кухню, в которой прошел этот неспокойный вечер, вышла.

Как обычно по вечерам, Мари поочередно зашла в комнаты дочерей, чтобы поцеловать их перед сном. Уже стало обычаем, что сначала она заходила к Камилле. Девочка ждала ее, лежа в постели и натянув простыню до подбородка.

— Доброй ночи, дорогая! — сказала Мари ласково. — Тебе понравились наши посиделки? По-моему, все прошло хорошо. А ты как думаешь?

— Я тоже так думаю, мам! — отозвалась девочка. — Больше всего мне понравилось, как мы пели все вместе. Но когда бабушка стала задыхаться, я испугалась. И я еще что-то хочу тебе сказать…

Мари внимательнее посмотрела на дочь. На освещенном розовым светом прикроватной лампы личике Камиллы отразилось беспокойство.

— Что-то случилось, дорогая?

— Будет лучше, если я расскажу тебе не откладывая! Это касается Мелины. Когда я поднялась наверх, чтобы позвать их с Мадлен, я услышала чей-то громкий голос. Когда я вошла в комнату, то увидела, что Мадлен готова расплакаться, а у Мелины… У нее был такой странный вид, словно я застала ее за чем-то нехорошим… Но она ничего не захотела мне рассказать.

Первой реакцией Мари было удивление, потом она на несколько секунд задумалась. В памяти всплыли слова матери-настоятельницы. Наверняка пожилая монахиня знала, о чем говорила, обращая внимание Мари на сложный характер девочки.

Мари вздохнула, взяла Камиллу за руку и сказала серьезно:

— У Мелины нелегкий характер, дорогая. Мать Мари-де-Гонзаг меня предупреждала. Ты не знаешь, как это больно — расти, не имея семьи. Лишения по-разному сказываются на характере. Удочеряя Мелину, я понимала, что мне придется учить ее терпению, доброте… Только времени под силу залечить тайные раны! Ты хорошо сделала, что рассказала мне об этом, Камилла! И не вздумай ни в чем себя упрекать. А теперь спи спокойно…

Камилла закуталась в одеяло, поправила под головой подушку. Мари нежно ее поцеловала и вышла.

Перед дверью комнаты Мелины она остановилась, но через пару секунд решилась и вошла. В комнате царил мягкий полумрак, который едва рассеивал свет ночника. Мари купила его в скобяной лавке два дня назад, потому что Мелина с трудом засыпала в темноте. На кровати угадывалась детская фигурка.

— Ты спишь? — спросила она.

— Нет! — раздался голос из-под атласного одеяла.

— Я пришла пожелать тебе доброй ночи, моя крошка! — сказала Мари, подходя к кровати.

Она присела на кровать и отвернула край одеяла, чтобы поцеловать девочку. Она очень удивилась, обнаружив, что лицо у Мелины мокрое от слез.

— Мелина, что с тобой? Дорогая, почему ты плачешь?

— Мне страшно, мама Мари! Скажи, это правда, что волк-оборотень может войти в дом?

Мари погладила девочку по щеке. Ей следовало бы догадаться, что россказни Нанетт напугают девочку, которая и так боялась темноты. Мелина казалась как никогда маленькой. Ей с трудом можно было дать девять лет, не то что двенадцать.

— Конечно нет, мое сердечко! Нанетт пугает нас своими историями, но ты ей не верь! Здесь ты в полной безопасности. И потом, ты взрослая девочка, тебе ведь уже двенадцать. Ты должна научиться держать себя в руках!

Мелина схватила руку приемной матери и крепко ее сжала. Задыхаясь, вздрагивая от нервного плача, она призналась жалким голоском:

— Я еще хочу сказать тебе, мама Мари… Я сегодня была не очень послушной… И мне стыдно!

— Это правда так важно, Мелина?

— Да! Может, ты не захочешь, чтобы я была твоей дочкой…

При виде такого отчаяния сердце у Мари сжалось. Девочка не разыгрывала перед ней комедию. Она обняла Мелину и прошептала ей на ухо:

— Тебе станет легче, если ты все мне расскажешь! А потом мы об этом поговорим.

— Сначала я не послушалась тебя, когда бегала в скобяную лавку утром. Я не надела ни пальто, ни шарфик.

— А потом?

— Я побежала к фонтану и перед окнами приюта показала им всем язык. Я знаю, что это плохо, но я была так рада, что больше там не живу… Мне хотелось отомстить!

8

«Иисус же сказал им: по неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас». Мф. 17:20.