Дикий цветок

Джессика тоже этого не понимала. Ей казалось, что Типпи — самое странное существо-головоломка, которое она когда-либо встречала в своей жизни. Впрочем, с раннего детства Джессика находила ее тщедушную фигурку и непропорциональные черты лица завораживающими. Обладая живым умом и богатым воображением, Типпи напоминала Джессике проказливого духа из ее любимой сказки. Девочка воображала, что Типпи — шоколадная эльфийка, выходец из другого мира. Ее большие уши, руки и ноги могут превращаться во вполне обычные, а сзади появляются крылья, на которых Типпи может унестись обратно в родное ей королевство эльфов. О здоровье Типпи она начала беспокоиться с тех пор, как, повзрослев, поняла, что с ним у подруги не все в порядке, и однажды, проснувшись утром, она может узнать, что ночью за Типпи прилетали ангелы. Сейчас, наблюдая за проворными руками негритянки, Джессика представляла себе, как подруга собирает хлопок под палящим солнцем, как носит на своих хрупких плечиках тяжелые мешки… От одной этой мысли девушке стало дурно. Отец ни за что не поступит так с Типпи. Джессика была в этом абсолютно уверена. Папа знает, что она никогда не простит его, если тот разлучит ее с Типпи. Не стоит об этом забывать.

— У меня больше не осталось желаний, — произнесла Джессика. — Разве это не ужасно? Типпи! Мне восемнадцать лет, а мне нечего желать.

— Мне нечива теперяча жалать. Я теперяча дома. Теперяча я надеюсь на багатый уражай сахарнага сяропа и кукурузнага хлеба.

Отвернувшись от зеркала, Джессика нахмурилась и понизила голос:

— Зачем ты говоришь, словно необразованная рабыня на плантации, когда ты со мной, Типпи?

— Канешна, я савсем темная и глупая, забыла мое место. Так будя для всех лучше…

Джессика вновь уставилась в зеркало.

— Теперь я сожалею, что не оставила тебя в Бостоне, в мастерской у мисс Смитфилд. Ниткой и иголкой ты бы неплохо зарабатывала. Там у тебя было бы много желаний, и все они имели бы шанс воплотиться в жизнь.

Типпи приблизила свой рот близко к уху Джессики и заговорила на литературном английском языке:

— Твой папа послал бы за мной своих людей. В любом случае я бы в Бостоне не осталась. Я бы не отпустила тебя домой одну.

Джессика услышала звук отцовских шагов в коридоре. Он не войдет в ее комнату без стука, особенно сейчас, когда она уже взрослая, но долго ждать у двери тоже не станет. Вчера утром, когда Типпи разрешили из кухни вернуться к своей госпоже, Джессика передала негритянке предостережение матери. Оказывается, и Вилли Мей уже провела с ней беседу на эту тему.

— Они хотят нас разлучить потому, что мы стали излишне, по их мнению, близки, — сказала Джессика. — Мама говорит, что, если ты не будешь слушаться, тебя отправят работать в поля. Придется притворяться, что я — твоя госпожа, а ты — моя служанка.

— Этого не так уж трудно добиться, — прокомментировала Типпи. — Я ведь и есть твоя служанка, а ты — моя госпожа.

— Только для посторонних.

Они согласились, что в будущем будут очень осторожны. Вилли Мей доходчиво объяснила все Типпи. Никогда не называть Джессику «Джесси». Не забывать вставлять «мисс» перед ее именем. Не забывать всякий раз после этого делать книксен. Никаких общих секретов и хихиканья в уголке. Никакого совместного чтения книг. Никаких прилюдных проявлений дружбы.

«И-и-и, — подытожила, строго смотря на Типпи, Вилли Мей. — Никогда не разговаривай так, как говорят белые леди. Пусть ни рабы, ни господа не знают, что ты училась».

Девушки скрестили большие пальцы рук, что означало на их детском языке жестов скрепление соглашения.

В коридоре все было тихо.

— Не бойся, весь сахарный сироп будет твоим, даже если мне придется тайком приносить его, — улыбнувшись, пошутила Джессика.

— Нет, Джесси… мисс Джесси. Не делайте мне поблажек. Это опасно.

Джессика вздохнула.

— Мне это ужасно не нравится. Мне стыдно за южан. Моя собственная семья заставляет меня краснеть.

— Т-с-с-с… Нельзя такое произносить вслух. Лучше о таком даже не думать.

— Не получается.

— Та молодая учительница с Севера… Я знаю, о чем вы с ней говорили, мисс Джесси. Прошу вас! Не позволяйте ей втянуть вас в еще большие неприятности. Умоляю, не…

— Джесси! Это папа! Я вхожу!

Зычный голос человека, которого Джессика одновременно и любила, и боялась, громыхал за дверью. Двумя секундами позже дверь распахнулась настежь, и Карсон Виндхем громко застучал по деревянному полу каблуками начищенных до блеска сапог с высокими, до колен, голенищами. Он был рыжеволос, коренаст и подтянут. В его манере держаться чувствовались сила и грубость. При его появлении толпа расступалась, и горе было тому, кто не желал посторониться.

Типпи среагировала мгновенно. Опустив голову, она уставилась на отражение в зеркале испуганного лица Джессики и громко, словно продолжая прерванный появлением Карсона разговор, сказала:

— Ваши волосы очень красивые. Плохо их расчесывать в стороны…

— Полностью согласен, — заявил Карсон, стоя возле туалетного столика дочери и внимательно ее рассматривая. — Только дьяволу ведомо, почему женщины втемяшили себе в голову, что волосы следует уродовать всеми этими завихрениями и узлами. Бог мне в свидетели: когда волосы спадают на плечи свободно, как завещал нам Создатель, это выглядит куда красивее.

Отец прикоснулся пальцами к тончайшему золотому плетению предмета, который ныне покоился на навершии зеркала. Вчера, выходя к столу, Джессика уложила свои распущенные волосы под эту, похожую на дамскую сумочку, сетку филигранной работы.

— Мне это нравится, Джесси. Как его называют? Может, наденешь его сегодня вечером?

— Папа! Леди не может одновременно носить сетку для волос и бальное платье.

Отец любил, когда его дочь вела себя «по-женски» — легкомысленно и тщеславно.

— Ну, нет, значит, нет. Тебе понравилась брошь?

— Она просто чудо. Большое спасибо, папа.

Карсон подарил ее дочери вчера за обедом, на который были приглашены только самые близкие друзья семьи. Считалось, что это было частью празднования дня ее рождения, но на самом деле отец намеревался представить обществу свою дальнюю родню из Англии — лорда Генри, герцога Стратморо, и его супругу, леди Барбару. Если бы не общество Летти Седжвик, единственной, за исключением брата, ее ровесницы, Джессика, вполне возможно, умерла бы за столом от скуки, если не от отвращения. Тон разговору задавали почетные гости. Их светлость и его категоричная в своих суждениях супруга досадовали по поводу возвышения среднего класса, возмущались дерзким попыткам сельскохозяйственных батраков Дорсетшира объединиться в профсоюз и распространялись насчет гусиной охоты. Слушатели за столом выказывали едва ли не лакейское восхищение, ловя на лету каждое сказанное их сиятельствами слово. Исключение составляла Летти. И только Майклу удалось оборвать их словоизлияния, провозгласив тост в честь возвращения домой сестры.

Многое в характере Летти Седжвик импонировало Джессике. По возвращении из Бостона девушка намеревалась возобновить дружеские отношения со своей бывшей учительницей, поделиться полученными в школе знаниями и услышать ее мнение на сей счет, но по приезде узнала, что в ее отсутствие Летти обручилась с Сайласом Толивером, вдовцом, очень красивым, по мнению Джессики, мужчиной. Она помнила, что Сайлас собирался перебраться в Техас и обзавестись там собственной плантацией. Девушка знала, что первая его жена умерла во время родов, значит, родившийся мальчик вскоре станет пасынком Летти. Ее бывшая учительница была весьма развитой в интеллектуальном плане дочерью пресвитерианского священника и обладала немалыми способностями к языкам. Виндхемы, также являвшиеся пресвитерианами, наняли Летти для того, чтобы она учила их дочь чистописанию и классической литературе. Позже Джессику намеревались послать в частную школу-пансион. Летти получила учительский диплом, закончив колледж в Нэшвилле, и теперь преподавала в государственной школе маленького городка Виллоу-Гроув, где находился приход ее отца. Это место лежало на полпути между Чарльстоном и расположенными параллельно по отношению друг к другу плантациями, известными как Плантаторская аллея. Это были наиболее прибыльные сахарные и хлопковые хозяйства округи.