Дикий цветок

У Вернона, впрочем, имелось неприятное предчувствие, не вполне обоснованное, как он сам себя убеждал, что любовь мальчика к земле, которую так любит его отец, со временем не появится. Дарла равнодушно относилась к ежедневной работе и заведенным порядкам на плантации, которую Сайлас Толивер вырвал у дикой природы, а его сын Томас сберег такой большой ценой. Жена выслушивала с вежливостью, но без особого интереса, его рассказы о трудовых буднях на плантации, о событиях, от которых зависело их благополучие. Вернон подозревал, что Майлз в этом отношении пойдет по стопам Дарлы. Что станет с Сомерсетом, если его сын и единственный наследник не захочет пойти по стопам отца?

Но потом одно из облаков развеялось: Дарла сообщила, что беременна.

Глава 97

— Дарла надеется, что родится мальчик, — сообщила Джессика Джереми.

— Девочка в семье — это хорошо, — сказал тот. — Она внесет свежую струю. А кого хочет Вернон?

— Он не против дочери, но наши маленькие девочки имеют плохую привычку умирать молодыми.

— А-а-а-а… — произнес Джереми в свойственной ему манере.

Было видно, что больше на эту тему говорить он не хочет. Джессика научилась понимать настроение друга не хуже, чем он — разбираться в «выражении» ее бровей.

— Вернон признался мне, что, если родится девочка, он будет настаивать, чтобы она называла его папой, — сказала Джессика. — Ему не нравится, что Майлз предпочитает называть его отцом. Он говорит, что не настолько стар для такого обращения. Это Дарла научила сына звать Вернона отцом.

— А-а-а-а… — вновь произнес Джереми.

— Да уж.

Вновь наступила осень. До конца XIX столетия оставалось три месяца. По всей стране люди с нетерпением ожидали наступления нового века. В бельведере старые друзья часто болтали на эту тему. Джессика сообщила Джереми, которому читала главы будущей книги, что пуристы считают: новое столетие начнется 1 января 1901 года, так как по григорианскому календарю годы считают от одного до ста. Джессика радовалась тому, что прагматики с ними не согласны и считают по древнему астрономическому правилу от нуля до девяноста девяти. Старушка вслух опасалась, что не доживет до нового столетия, если за начало такового принимать 1901 год.

— Не стоит, Джесс, — предостерег собеседницу Джереми.

— Просто констатирую факт, Джереми. Старое тело уже не то, что прежде. Оно дает о себе знать каждое утро, когда я встаю с постели.

— Ну да.

Джереми закинул ногу на ногу. Старик сидел на качелях в бельведере. По его внешнему виду Джессика догадалась, что ее упоминание о неизбежности конца омрачило его настроение. Ей было восемьдесят два года, ему — девяносто три. Джессика переменила тему разговора. Она получила письма от Сары Конклин и Типпи. Внешнеторговая палата избрала Сару в числе других представлять «женщин Бостона минувшего столетия». Типпи запустила в производство новую линию одежды для передовых женщин, которые в последнее время все чаще и чаще давали знать о себе в обществе. Они хотели быть полезными и независимыми.

— Комфортно, практично и эстетично, — процитировала Джессика описание, данное Типпи своим новым фасонам одежды.

Джереми встретил ее рассказ своим всегдашним «а-а-а-а». В конце концов Джессика перешла к тому, из-за чего прислала старику записку с приглашением встретиться. Женщина потянулась к маленькой коробочке для драгоценностей, которую принесла с собой в бельведер.

— Джереми, дорогой, я хочу попросить тебя кое о чем.

— Все что угодно, Джесс. Ты ведь и сама знаешь…

— Ты мог бы продать это вместо меня?

Джессика открыла крышку коробочки. Внутри лежала изумрудная брошь, которую отец подарил ей на восемнадцатилетие. В глазах старого друга промелькнули узнавание и удивление.

— Джесс! Именно эта брошь была на твоем платье, когда я впервые тебя увидел! — воскликнул он.

— У тебя хорошая память, Джереми.

— Как бы я мог такое забыть?

На долю секунды, как показалось Джессике, его глаза увлажнились. Она перевела взгляд на брошь. Утренний солнечный свет зажег зеленое пламя в серединке камня на ее старой ладони.

— После того вечера я ни разу ее не надевала, — задумчиво произнесла она, — хранила на черный день. Человек, имеющий деловую хватку, сможет выручить за нее немалую сумму.

— Зачем, ради всего святого, ты решила ее продать?

— Мне нужны деньги, чтобы издать мою книгу, мои «Розы». Своих денег у меня недостаточно. Я не смогла заинтересовать ни одного издателя. Никто не согласен заплатить мне за привилегию издать историю наших семей. Кто захочет купить мою книгу? И сейчас не то время, чтобы просить денег у Томаса.

— А-а-а… Джесс, — Джереми взял брошь из коробочки и с восхищением стал разглядывать драгоценность. — Красиво… Редкая штучка. На праздновании дня твоего рождения эта вещица выглядела просто изумительно. Почему бы тебе не оставить брошь себе, а я заплачу за издание твоей рукописи?

— Нет, Джереми. Это будет противоречить желаниям Сайласа и договору, который он, ты и Анри заключили, когда обосновались здесь: никогда не брать и не давать взаймы денег друг другу. Этот договор помогал нашим семьям сохранять дружбу. Кроме того, я не хочу, чтобы после моей смерти эта брошь стала камнем преткновения между Жаклин и Дарлой. Зная характер Жаклин, я уверена, что она уступит брошь Дарле. Лучше я ее зарою куда подальше. Так ты мне поможешь?

— Конечно же, помогу. Я знаю человека, который заплатит за брошь хорошую цену.

— И еще, Джереми…

— Да, Джесс?

— Не добавляй денег от себя. Пообещай.

— Я обещаю, Джесс.

Следующим утром Джереми поехал на поезде в Хьюстон. Он считал обязательным для себя покровительствовать местным городским торговцам, где бы ни оказался, но природа предстоящего ему нынче дела требовала осмотрительности и анонимности. Джереми направлялся в ювелирный магазин, в котором когда-то покупал каменья редкого качества в подарок своей покойной жене. Он не страдал, подобно Джессике, от затруднительного положения, когда пришло время передать драгоценности Камиллы двум невесткам, а теперь Беатрисе, жене Джереми Третьего. Камилла гордилась бы, увидь она, что ее драгоценности теперь носят женщины, на которых женаты мужчины из рода Уориков. Вообще-то, Джереми считал себя очень счастливым человеком.

Тан и Тадеус Оппенхаймеры были близнецами, совместно владевшими ювелирным магазином, который посещали только очень богатые люди. Тан продавал, а Тадеус покупал. Джереми сообщил элегантно одетой продавщице, что хочет видеть Тадеуса. Бросив взгляд на визитную карточку и дорогую одежду визитера, продавщица провела его прямиком в мастерскую, располагавшуюся в глубине магазина.

— Боже мой! Какое великолепие! — заявил Тадеус, рассматривая брошь через ювелирную лупу.

С помощью этого маленького инструмента ювелиры определяют качество драгоценных камней.

— Хотя мне не следовало говорить вам об этом. Вы сейчас запросите у меня целое состояние.

— А Тан продаст брошь за два состояния, — возразил Джереми.

— Он может, — тихо согласился Тадеус.

Потом он назвал цену.

— Согласен, — сказал Джереми.

— Мы тотчас же выставим брошь на продажу, — пообещал ювелир. — Думаю, ее купят уже к концу дня.

— Скорее всего, — согласился Джереми.

Он отобедал в «Таунсмене», мужском клубе Хьюстона, членом которого являлся. Деньги, вырученные за брошь, оттопыривали ему бумажник. Джереми не торопился, сидя в комнате для отдыха и наслаждаясь бренди и кофе. Там он вел беседу с другими титанами промышленности и познакомился между прочим с одним нуворишем. Тот был из Корсиканы в Восточном Техасе. В 1897 году этот человек бурил неглубокую артезианскую скважину на своей земле, а наткнулся на нефть и природный газ. После приятной беседы с новичком Джереми взглянул на циферблат своих золотых карманных часов. Он решил, что прошло достаточно времени: брошь инвентаризировали, почистили, отполировали, назначили цену и выставили под яркие огни в одной из стеклянных витрин магазина Оппенхаймеров. Надо поторапливаться.