Страница 26 из 149
— Конечно, отец, — легкомысленно пообещал я. — Это пустяки.
Но я тут же твердо решил про себя, что если «отец» Биллали будет когда-нибудь учиться стрелять, я лягу ничком на землю или спрячусь за ближайшее дерево.
После этого не произошло ничего достойного упоминания. За полтора часа до заката мы уже находились в тени вулканической громады, которую я описывал. Пока наши дюжие носильщики шли по руслу древнего канала, приближаясь к тому месту, откуда громадная бурая гора поднималась отвесными стенами вверх — так высоко, что ее вершина терялась в облаках, — я не отрывал от нее глаз. Она просто подавляла меня своим гордым одиночеством, торжественным величием. Мы поднимались по откосу, залитому ярким солнцем, но вечерние тени уже ползли сверху и постепенно погасили это сияние. В скором времени мы углубились в тоннель, прорубленный в каменной толще. Труд его строителей заслуживал всяческого восхищения; их, вероятно, были многие тысячи, и работать им пришлось долгие годы, если не века. До сих пор не представляю себе, как можно было осуществить подобную работу без какого-либо взрывчатого вещества, например, динамита. У этой дикой страны есть свои неразрешимые тайны. Я же могу лишь предположить, что все эти тоннели и пещеры были высечены народом государства Кор, который обитал здесь в далекие, незапамятные времена. При их постройке, как и для сооружения египетских пирамид, по-видимому, применялся подневольный труд десятков тысяч пленников, и длился этот труд не одно столетие. Что же это за народ?
Наконец мы поднялись до отвесной стены и увидели перед собой устье темного тоннеля, очень похожего на железнодорожные тоннели, построенные нашими инженерами в девятнадцатом столетии: оттуда бежал поток воды. Тут я должен заметить, что все это время мы шли вдоль потока — постепенно он превращался в реку, которая отклонялась от тоннеля направо. Половина тоннеля отводилась под русло потока, другая половина — футов на восемь повыше — служила дорогой. В самом конце канала поток уходил в сторону и дальше уже следовал по своему собственному руслу. У входа в пещеру наша процессия остановилась; пока наши сопровождающие зажигали прихваченные с собой глиняные светильники, Биллали сошел с паланкина и вежливо, но твердо сообщил мне, что Та-чье-слово-закон повелела завязать нам глаза, чтобы мы не могли запомнить тайных троп, ведущих через чрево горы. Я охотно согласился, но Джоб, который чувствовал себя много лучше, несмотря на переход, был в сильной тревоге: он опасался; что нам уготована та же участь, что и бедному Мухаммеду. Я постарался успокоить его, сказав, что раскаленных горшков под рукой у них нет, а чтобы их раскалить, надо еще зажечь костер. Лео много часов беспокойно ворочался в своем паланкине; наконец, к глубокой моей радости, он погрузился в сон или забытье, поэтому не было никакой необходимости завязывать ему глаза. Повязки были из того же самого желтоватого полотна, которые амахаггеры использовали для своих одежд, если снисходили до ношения таковых. Первоначально я предполагал, что они изготавливают ткань сами, но позднее обнаружилось, что они берут ее из пещер, служащих склепами или усыпальницами. Повязка скреплялась узлом на затылке, затем, чтобы она не соскользнула, ее концы завязывались на подбородке. Надели повязку и Устане; для чего — я так и не знаю, может быть, опасались, что она выдаст нам тайные тропы.
Затем мы тронулись в путь; эхо шагов наших носильщиков раздавалось более гулко, плеск воды звучал с удвоенной силой, и я понял, что мы углубляемся в каменное чрево горы. Странно было чувствовать, что тебя несут неведомо куда, но я уже привык к странным ощущениям и был готов к любым неожиданностям. Поэтому я лежал спокойно, прислушиваясь к мерному топоту носильщиков и плеску воды и стараясь убедить себя, что все это доставляет мне удовольствие. Вскоре воины и носильщики завели ту самую тягучую песню, которую пели в первую ночь нашего пленения; впечатление было очень любопытное, но, к сожалению, не поддающееся описанию на бумаге. Воздух становился все более душным и спертым, я задыхался. Крутой поворот, еще один, третий, и вот уже не слышно плеска воды. Воздух посвежел, но повороты следовали один за другим, и это сбивало меня с толку. Все это время я пытался запомнить дорогу, мысленно составляя что-то вроде карты, на случай, если нам придется бежать; излишне говорить, все это оказалось пустой затеей. Еще полчаса — и я вдруг почувствовал, что мы на свежем воздухе. Сквозь повязку пробивался свет, дуновение прохлады овевало мои щеки. Через несколько секунд наш караван остановился, и я услышал голос Биллали: он приказал Устане снять свою повязку и развязать наши. Не дожидаясь, пока черед дойдет до меня, я сам распутал узел.
Как я и предполагал, мы оказались с другой стороны горы, под нависающей стеной. Вершина казалась отсюда ниже на добрых пятьсот футов, из чего можно было сделать вывод, что дно озера, а вернее, обширного древнего кратера, где мы очутились, лежит высоко над уровнем окружающей гору равнины. Итак, мы находились в огромной каменной чаше, схожей с той, что мы уже видели, только раз в десять больше. Я различал лишь угрюмые очертания утесов с противоположной стороны. Большая часть равнины была возделана; для предохранения от набегов стад крупного скота и коз огороды и поля были обнесены каменными заборами. Кое-где вздымались большие травянистые холмы, а в нескольких милях по направлению к центру я увидел силуэты колоссальных развалин. Ничего больше я не успел рассмотреть: нас окружили толпы амахаггеров, которые ничем не отличались от уже нам знакомых; молча они обступили нас так тесно, что мы ничего не видели из своих паланкинов. Вдруг из отверстий в отвесной каменной стене, как муравьи из муравейника, высыпали отряды воинов, возглавляемые начальниками с жезлами из слоновой кости. Поверх обычных леопардовых шкур все они носили полотняные одежды; как я понял, это была Ее личная стража.
Старший начальник подошел к Биллали, в знак приветствия приложил свой жезл наискось ко лбу и о чем-то несколько раз его спросил, о чем именно — я не расслышал, и, после того как Биллали ответил, все отряды в объединенном строю повернулись и прошествовали вдоль каменной стены; наша процессия последовала за ними. Пройдя около полумили, мы остановились перед входом в большую пещеру футов в шестьдесят высотой и восемьдесят в ширину, здесь Биллали сошел с паланкина и предложил нам с Джобом сделать то же самое. Лео, разумеется, был слишком болен, чтобы идти самому. Мы вошли в пещеру, освещенную косыми лучами заходящего солнца; лучи, однако, проникали не очень глубоко, дальше неярко мерцали светильники, их ряды тянулись, словно газовые фонари на пустынной лондонской улице. С первого же взгляда я увидел, что все стены покрыты барельефами, по своим темам сходными с инкрустациями на вазах: преимущественно любовные сцены, а также сцены охоты, картины пыток и казней с применением раскаленного горшка; они наглядно показывали, откуда наши хозяева заимствовали этот милейший обычай. Любопытно, что батальных сцен почти не было, зато много изображений поединков и состязаний по бегу и борьбе — доказательство того, что амахаггеры, то ли благодаря изоляции от внешнего мира, то ли благодаря своему могуществу, почти не подвергались нападениям врагов. Между барельефами стояли каменные колонны, испещренные совершенно незнакомыми мне письменами — во всяком случае, я уверен, что это не греческие, египетские, древнееврейские или ассирийские письмена. Более всего они походили на китайские иероглифы. Барельефы и надписи, которые находились у входа в пещеру, относительно сильно пострадали от времени, но в глубине почти все они выглядели точно так же, как в тот день, когда резчики завершили свой труд.
Объединенный отряд телохранителей выстроился в две шеренги, пропуская нас внутрь. Навстречу нам вышел человек в полотняном одеянии, он почтительно склонился, приветствуя нас, но не произнес ни слова, что и не удивительно, так как впоследствии мы узнали, что он глухонемой. На расстоянии двадцати футов от входа с обеих сторон под прямым углом ответвлялись широкие галереи. Левую галерею охраняли два стражника, из чего я заключил, что там находятся покои самой владычицы. Правая галерея никем не охранялась, и глухонемой показал жестом, что туда нам и следует направиться. Сделав несколько шагов по освещенной галерее, мы остановились у дверного проема, занавешенного травяной шторой, похожей на занзибарскую циновку. Наш проводник с глубоким поклоном отодвинул штору и ввел нас в довольно просторное помещение, высеченное в каменной породе и, к моей великой радости, освещенное естественным светом, который лился из окошка, выходившего, очевидно, на равнину. В комнате стояло каменное ложе, застланное леопардовыми шкурами, рядом с ним — кувшины с водой для умывания.