Страница 147 из 149
Осмотревшись, Хадден понял: вот он, благоприятный случай! Ружье лежало совсем рядом — там, где его положил один из воинов, а ярдах в двенадцати от него пасся пони Мапуты. Молниеносным движением он схватил свой мартини, еще через пять секунд он уже сидел на пони и во весь опор скакал к Крокодильему броду. Он действовал с такой стремительностью, что добрых полминуты никто из связывавших Нахуна воинов ничего не заметил. Увидел это только Мапута, он заковылял вслед за беглецом к вершине холма, громко вопя:
— Этот белый вор украл мою лошадь и ружье, которое он мне обещал.
К этому времени Хадден был уже на расстоянии ста ярдов, но когда он услышал этот вопль, его затрясло от злости. Этот человек превратил его в убийцу, хуже того, лишил его девушки, ради которой он и совершил все эти подлости. Он оглянулся через плечо — Мапута все еще преследовал его, один. Стало быть, время еще есть, можно рискнуть.
Дернув повод, он остановил пони и, держась за упряжь, спрыгнул наземь. Как он и предполагал, это была послушная, хорошо выдрессированная охотничья лошадка и она стояла неподвижно. Хадден прочно уперся ногами в землю, сделал глубокий вдох, взвел курок и прицелился в неуклюже бегущего вождя. Мапута с криком ужаса повернулся и хотел было броситься в обратную сторону. Хадден хорошенько прицелился в его жирную спину и в это самое мгновение, когда из-за гребня появились воины, выстрелил. Стрелок он был отменный, и на этот раз ни глаз, ни рука не подвели его: широко раскинув руки, Мапута плюхнулся наземь, уже бездыханный.
Через три секунды с яростным проклятьем Хадден вскочил на пони и поскакал к реке; скоро он был уже на том берегу, в безопасности.
Глава VI. Призрак
С Нанеа, спрыгнувшей с высокого помоста в Котловину Смерти, случилось нечто совершенно неожиданное. Под крутым склоном было множество зазубренных камней, куда обрушивались низвергающиеся воды, чтобы тут же, бурля и кипя, устремиться в котловину. Об эти-то камни и разбивались несчастные жертвы, которых сбрасывали с помоста. Но Нанеа прыгнула вперед с такой силой, что перелетела через них и, как опытный пловец, погрузилась головой вниз в глубокую котловину. Она думала, что не сможет всплыть, но все же всплыла, как раз возле устья быстрой реки, куда ее тут же увлекло течение. К счастью, здесь не было скал, плавала Нанеа хорошо и благополучно избежала опасности разбиться о берег.
Течение несло ее довольно долго, пока она не оказалась в лесу, куда почти не проникал дневной свет. Нанеа ухватилась за одну из низко нависающих ветвей и выбралась из реки Смерти, откуда еще никому не удавалось спастись. И вот она, тяжело дыша, стояла на берегу, живая и невредимая, без единой царапины; не пострадала даже ее накидка. Но хотя Нанеа и отделалась так благополучно, она едва стояла на ногах от изнеможения. В лесу было темно, как ночью, и, дрожа от холода, Нанеа беспомощно озиралась в поисках какого-нибудь убежища. На самом берегу росло громадное желтое дерево, Нанеа направилась туда, надеясь вскарабкаться на это дерево и устроиться среди ветвей. Таким способом она рассчитывала защититься от диких зверей. Судьба опять улыбнулась ей, на высоте нескольких футов от земли она обнаружила большое дупло, как оказалось, пустое. В это дупло она и залезла, хотя и боялась наткнуться на змею или какое-нибудь хищное животное. На ее счастье, там было не только пусто, но и просторно, тепло и даже сухо, потому что дно было на целый фут усыпано гнилушками и мхом. Она улеглась на гнилушках, покрылась мхом и листьями и скоро погрузилась в сон или забытье.
Сколько времени Нанеа проспала — она не знала; разбудили ее гортанные человеческие голоса, перекликавшиеся на непонятном ей языке. Поднявшись на колени, она выглянула наружу. Была ночь, но звезды сияли ярко, и их свет озарял открытую лужайку на берегу реки. Посреди лужайки был разложен большой костер, вокруг него стояло около десяти безобразных существ, которые с радостным видом разглядывали что-то лежащее на земле. Детей среди них не было, только взрослые мужчины и женщины, все низкорослые и почти нагие. У них были волосатые лица, выступающие челюсти и зубы и коренастые, почти квадратные туловища. В руках они держали палки с приделанными к ним острыми камнями, нечто вроде топоров, и грубые каменные тесаки.
У Нанеа зашлось сердце, она едва не лишилась чувств от страха, когда поняла, что находится в Заколдованном лесу, а эти существа, которых она видит перед собой, несомненно, Эсемкофу, обитающие здесь злые духи. Да, это они, — и все же она не могла отвести от них глаз — в этом зрелище для нее таилось ужасное очарование. Но, если они призраки, то почему поют и танцуют, как люди? Почему машут каменными топориками, ссорятся и бьют друг друга? И почему они разводят костры, как это делают все люди, когда хотят что-нибудь пожарить? Почему, наконец, они так радуются, глядя на что-то длинное и темное, неподвижно лежащее на земле? Это не голова буйвола и не крокодил, и все же это что-то съедобное, потому что они точат свои каменные тесаки с явным намерением приступить к разделке.
Пока Нанеа раздумывала над всем этим, одно из безобразных существ приблизилось к костру, взяло пылающий сук и подошло, чтобы посветить другому существу с тесаком в руке. В следующий миг Нанеа отдернула голову, с ее губ сорвался сдавленный крик. Она поняла, что именно лежит на земле — человеческое тело. Стало быть, это не духи, а людоеды, о которых в детстве рассказывала ей мать, чтобы она не забредала далеко от дома.
Но кто этот мертвый человек, которого они собираются съесть? Во всяком случае, не один из них, ибо мертвец куда больше, чем они. Неужели… неужели это Нахун, чье тело принесли в Заколдованный лес воды реки, как они принесли и ее, только живую? Наверняка это Нахун, — и они собираются сожрать ее мужа у нее на глазах! При этой мысли Нанеа охватил дикий ужас. То, что его казнили по приказу короля, вполне естественно, но чтобы его тело стало добычей людоедов! А как может она помешать их гнусному пиршеству? И все же она должна помешать — даже если это будет стоить ей жизни. В худшем случае ее тоже убьют и съедят. А после смерти Нахуна и отца Нанеа, лишенной каких бы то ни было религиозных и духовных надежд и опасений, было совершенно безразлично, останется ли она в живых или нет.
Нанеа вылезла из дупла и спокойно направилась к людоедам, даже еще не зная, что предпримет, когда подойдет ближе. Оказавшись возле костра, она вдруг осознала, что у нее нет никакого плана действий, и остановилась. В этот самый миг один из людоедов, подняв глаза, увидел высокую, статную фигуру в белом одеянии; в мерцании костра казалось, будто она то выходит из густой темной тени, то опять скрывается в ней. Бедный дикарь, который ее увидел, держал в зубах каменный нож; широко раскрыв большие челюсти, он издал самый ужасающий, пронзительный вопль, который Нанеа когда-либо доводилось слышать. Нож, естественно, упал наземь. Когда ее заметили и остальные, лес огласили крики ужаса. Несколько мгновений лесные изгои, не шевелясь, глазели на нее; затем они, как испуганные шакалы, ринулись в ближайший подлесок. Те, кого зулусская традиция считала Эсемкофу, в своем же заколдованном доме испугались женщины, которую приняли за духа.
Бедные Эсемкофу! Они оказались жалкими, голодными бушменами, загнанными в это зловещее место много лет назад и вынужденными, чтобы не умереть с голоду, кормиться единственной доступной им пищей. Здесь, по крайней мере, никто их не тревожил, и так как ничего другого съедобного раздобыть в этом диком лесу они не могли, им приходилось довольствоваться тем, что приносила река. Когда казни совершались редко, для них наступали тяжелые времена — оставалось только поедать друг друга. Потому-то у них и не было детей.
Когда их нечленораздельные крики замерли вдали, Нанеа подбежала к распростертому на земле телу и испустила вздох облегчения. Это был не Нахун, а один из их палачей. Как он очутился здесь? Может быть, его убил Нахун? Может быть, Нахун сумел спастись бегством? Это было почти невероятно, и все же при виде мертвого воина в ее сердце замерцал слабый лучик надежды, ибо убить его мог только Нахун — и никто другой. Оставить мертвое тело так близко от своего убежища она не могла, поэтому, поднатужившись, спихнула его в реку, — и оно тотчас же уплыло, подхваченное быстриной. Потом, подбросив хвороста в костер, она вернулась в дупло и стала ждать рассвета.