Страница 78 из 91
– От МЕНЯ?!
Я чуть не заорал в голос от сознания жестокости всего этого. Свалить все на МЕНЯ?
Пальцы поглаживали барабаны, и барабаны пели – низкий гул, который разбухал и рос. К нему примешивалась новая нота, тихое монотонное пение, странно выпадавшее из ритма, неровная, искореженная музыка. Там были и слова, но я не мог разобрать их. Затем натянутые на барабаны шкуры взревели, когда на них обрушились костяные палочки и раскрытые ладони, – это был раскат, взрывавшийся и замолкавший, как прибой. Потом он перерос в какое-то подобие марша. Из-за барабанов появились фигуры, они наполовину покачивались, наполовину вышагивали с важным видом, с серьезной медлительностью ритуальной процессии. Медленно, очень медленно приближались они к огню, к высоким белым камням. Высокий Волк в черных лохмотьях показывал им путь, потрясая огромной тыквенной бутылью, висевшей на чем-то вроде костяшек и белых горошин слоновой кости, поблескивавших в свете костра, – а, может быть, это были зубы? По другую сторону от него две женщины-мулатки, казавшиеся рядом с ним карлицами, помахивали длинными тонкими посохами, на которых развевались флаги, расшитые сложными знаками веверов. Вслед за ними маршировали двое караибов, держа на татуированных ладонях абордажные сабли, а позади шли мужчины и женщины всех возможных рас и народов, потрясая тыквенными бутылями с костями, шаркая босыми ногами по земле. Я видел, как некоторые из них наступали на острые камни, все еще горевшие головешки, разбросанные костром, но, казалось, они этого не замечали. Когда они проходили, от толпы отделились новые люди, а остальные подхватили песнопение и стали раскачиваться ему в такт, широко раскидывая руки, перекатывая головы из стороны в сторону. Все еще распевая, они кружили вокруг пламени, а потом остановились перед камнями-алтарями.
Монотонное пение оборвалось внезапно, я не заметил, чтобы кто-то подал сигнал. Вся процессия как один опустилась вниз, толпа обмякла, как повисшая парусина. И Волки, и люди скорчились, подняв руки над головой. И только один остался стоять позади собравшихся – тот, кого, как я совершенно точно знал, еще минуту назад там не было. Неторопливыми ритуальными движениями фигура в одеянии с капюшоном скользнула вперед по спинам своих распростертых последователей и мягко ступила на плоский, обезображенный пламенем камень. Барабаны застучали и взвизгнули, руки протянулись вперед, и капюшон был откинут. Как луна, выглядывавшая из-за черной тучи, на его последователей смотрело лицо Дона Педро.
Я видел его очень отчетливо – на его лице все еще играла полуулыбка. Наступившее молчание, когда все затаили дыхание, было нарушено внезапным криком животного, низким протестующим мычанием, за которым последовала какофония других криков. Пищали цыплята, кто-то блеял – то ли овцы, то ли козы; лаяли по меньшей мере две собаки. И это вовсе не выглядело глупым, напротив, это страшно пугало. Если они были тем, о чем я думал…
Дон Педро распростер руки и один раз громко щелкнул пальцами. Шедший впереди Волк с развевающимися одеяниями взобрался на алтарь к Дону Педро, а за ним последовали остальные: карибы, белые и черные – почти все они возвышались над маленькой фигурой Дона Педро. Однако в свете костра выделялся только он, он казался единственной заметной точкой, а все прочие – бесплотными, как собственные тени на камне, скорчившиеся и дрожащие. Дон Педро запел своим шепелявым голосом:
Cote solei' leve?
Li leve lans l'est!
Cotee solei' couche?
Li couche Lans Guinee!
И тем не менее, ответный экстатический шепот толпы прозвучал еще более хрипло, мощнее, чем удар грома.
Li nans Guinee,
Grands, ouvri'chemin pour moins!
Затем, сначала медленно, в особом пульсирующем ритме, они стали хлопать в ладони, и этот звук нарастал, ускорялся, пока не заглушил барабаны.
– Это называется batterie maco
– Вечеринка начинается, а? – напряженно сказал Джип.
Дон Педро на мгновение закрыл глаза, словно в ожидании чего-то. Затем взял кувшин из рук одного из аколитов и, повернувшись сначала лицом вперед, затем к кострам и, наконец, к скалам, находившимся позади него, он поднял кувшин и слегка потряс им, словно в приветственном жесте – как мне показалось, во всех направлениях по компасу. Потом он коротко что-то прокричал и выплеснул струю содержимого кувшина на белый камень. Жидкость напоминала кровь – она была красно-бурой, но затем, небрежно наклонившись прямо над костром, Дон Педро направил струю в левый костер, а потом развернулся и плеснул ею в правый. Перед алтарем с шипением взметнулась дуга синего пламени. Он поднял кувшин, направив его в нашу сторону, и швырнул его, разбрызгивая жидкость, сквозь пламя. Мы отшатнулись, когда кувшин упал и вдребезги разбился между нами, разбрызгав, как хвост кометы, ряд капель, которые сверкали и жгли. Толпа взревела, барабаны празднично застучали, а крики перепуганных животных зазвучали с новой силой. Воздух наполнился тошнотворным запахом – то, что сжег Дон Педро, было ромом, и довольно-таки крепким.
Барабанный бой участился. На алтаре вокруг фигуры своего бога прыгали и подскакивали, совершая возлияния ромом и какой-то жидкостью, напоминавшей вино. Толпа подалась вперед, вытягивая руки, изображая мольбы о символической пище, медленно двигаясь и топчась, изгибаясь то в одну сторону, то в другую, как змеи под дудочку фокусника. В толпе завизжала какая-то женщина, жутким рвущимся звуком, означавшим нечто большее, чем протест, она рванулась и оказалась прямо перед алтарем, кружась, подпрыгивая в такт барабанам, путаясь в сплетении своих одеяний, и в конце концов она уже казалась не человеческим существом, а какой-то несомой ветром птицей. Неожиданно какой-то чернокожий стал плясать, бросаясь на камень у ног Дона Педро. Позади него, как лоза, неуклюже, словно у него вообще не было костей, с развевающимися длинными прямыми волосами, раскачивался белый мужчина низенького роста. Волки завывали своими жуткими голосами и присоединились к танцу, сотрясая землю своими тяжелыми башмаками; и когда все они слились в единую толпу, она забурлила, как закипающий котел. Только наши стражи-караибы стояли в стороне, у самого края площадки, переступая ногами и кружась в собственном круге, тряся головами и стуча по земле копьями. Но когда танец промчался мимо, один из стражей пронзительно вскрикнул, пригнулся и бросился вперед, расставив татуированные ноги, выставив копье концом вперед в угрожающей позе. Барабаны привели его в состояние экстаза, он стал прыгать и бить копьем, а его собратья-караибы дрожали, дергались и тряслись, как все остальные. В руках танцоров поблескивали бутыли, они взлетали, переходили из рук в руки, все равно в чьи, и почти опустошенные, со звоном разбивались о камни. Аколитам приходилось от них увертываться, но Дон Педро только улыбался и продолжал стоять, раскинув руки, как священник, дарующий благословение, – или как кукольник, водящий марионетки на веревочках.
Затем он сделал жест – описал странный круг и полоснул поперек его раз, другой. Толпа отступила, все еще танцуя. Один из аколитов спрыгнул вниз и стал сыпать на землю перед камнем кукурузную муку из мешка; и пока он посыпал землю, его ноги вытаптывали тот же рисунок – круг, разделенный на четыре части двумя линиями.
Мужчины и женщины бросились вперед из толпы, потрясая чем-то трепещущим – цыплятами, которых они держали за ноги, а те беспомощно свисали вниз. Они протянули птиц по направлению к камню, потрясая ими в такт музыке, и внезапно в худой желтой руке Дона Педро блеснуло длинное лезвие, в котором отразилось пламя костра. Оно метнулось вперед, затем назад, и аколиты с экзальтированным воплем подбросили обезглавленные тела, все еще хлопавшие крыльями, бившиеся и брызгавшие кровью, высоко в воздух, так, что их бренные останки упали в разделенный на четыре части круг. Дон Педро воздел руки над головой и пропел: