Страница 43 из 58
Пока я стою у двери, замечаю, что она сама не стоит на месте, а медленно, будто минутная стрелка на больших часах, и также неумолимо, движется ко мне. А еще — она видоизменяется. Преображается прямо у меня на глазах. В верхней ее части, вместо нескольких клочков сохранившегося под кнопками картона, появляются целые картинки. Сначала американский боевой вертолет Apache, затем Ми-28, советский ему ответ, который, впрочем, так и не приняли на вооружение, империя развалилась. Модель первого произведена итальянской компанией Italeri, второй изготовила фирма Revell.
Что происходит, хотел бы я знать?
Под моим потрясенным взором еще один кусочек картона начинает расти и постепенно превращается в картинку. Материализуется из ничего. Дверь словно молодеет, двигается вспять, в прошлое вдоль невидимой хронологической линейки.
Неужели это случилось после того, как в Госпитале появился Малой?
Да, вероятно, это именно так. Она почувствовала его, более того, Малой послужил чем-то вроде катализатора самому процессу.
Процессу восстановления памяти…
Пару минут, и практически вся дверь покрыта картонками. Сначала они без картинок — демонстрируют однообразный серый фон, но затем на них начинают появляться изображения, словно набрасываемые невидимым художником-виртуозом. Когда-то, очень давно, я видел, как проявляются фотографии, лежа на донышке кюветы с раствором химического реактива в свете специального красного фонаря. Не помню, с кем печатал, вряд ли с мамой, скорее с дедом, но вот, вспомнил этот момент. Нечто подобное наблюдаю и сейчас, картинки будто проявляются, всплывают на поверхность времени. И ряби никакой нет. Все очень четко.
И тут меня осеняет:
Малой приходит в себя!
Надо немедленно возвращаться!
Бегу прочь, сворачиваю за угол и пикирую по лестнице, перескакивая через три ступени сразу. Если споткнусь — переломы покажутся царапинами. Рывком распахнув дверь своего отделения, в тридцать шагов (скорее даже прыжков) преодолеваю коридор, торможу, заглядываю в палату.
Так и есть! Я был прав.
Мальчишка сидит на койке свесив ноги, и озирается по сторонам с видом воробья, побывавшего под проливным дождем. Наконец, его немного затуманенный взгляд останавливается на мне.
— Привет, — говорю я тихо и как можно спокойнее.
— Привет, — отвечает Малой.
— Как ты себя чувствуешь, парень?
— Не знаю… — он морщит лоб. — Кажется, мне снился плохой сон… я видел какую-то машину…
Белую, — мелькает у меня.
— …белую машину… — его слова звучат как эхо моей мысли. — Что со мной случилось? — спрашивает Малой. Ярко-голубые глаза пристально смотрят в мои, точно такие же.
— Сейчас ты в безопасности, это главное. Тебе нечего опасаться… — как ни странно, я не сделал домашних заготовок, не продумал заранее, что ему говорить. Хоть время было, целый вагон. Теперь приходится расплачиваться за головотяпство, действуя в режиме on-line.
— Где я? — на его лице появляется тревога. Пока легкая, но еще не вечер. Мальчишка начинает понимать, дурной сон с участием белой машины — не совсем сон, или, даже вовсе не сон. Иначе, как бы он очутился в совершенно незнакомом месте?
— Ты в больнице, — приходится сообщить мне. — Но, повторяю, с тобой — полный порядок.
— Как я сюда попал?!
— Случилась авария. Но, к счастью, все обошлось. Можно сказать, ты родился в рубашке, парень. — Вопреки моему расчету, эта информация не успокаивает его, отнюдь. Напротив, он сильно бледнеет. Как будто разгадал мою ложь. Ничего еще не обошлось, и мы оба — далеко не в порядке.
— О Боже... — говорит он, этот адрес для взрослых, произнесенный ребенком, пугает меня еще больше его бледной кожи. — Я попал в аварию?! Но я ничего не помню... Кроме белой машины. Мы катались на велосипедах… Потом… потом появилась она. Белая машина…
Вздрогнув, Малой умолкает, прямо у меня на глазах переносится обратно, на дорогу, физическая оболочка — не в счет.
— Белая машина, — повторяю я за ним машинально.
— И — дверь… — одними губами сообщает Малой.
Вот, значит, как, — проносится у меня, пока я сижу, похолодев. — Впрочем, следовало ожидать. Если он — это я, то вполне естественно видел нечто ирреальное, преградившее путь нашему желтому «Аисту». Вероятно, его воспоминания даже четче моих, поскольку они гораздо свежее. Конечно, в точности никто не знает принципов построения алгоритмов, формирующих каталог хранилища манускриптов и бобин с кинолентами, находящегося в каждой конкретной голове. Могло случиться и так, что чертова дверь стерлась бы у него из памяти, Малой просто-напросто забыл бы о ее существовании до тех пор, пока не сделался бы мной. Однако, этого не случилось…
— Белая машина сигналила, — рассказывая, Саня нервно сжимает ладошки. — Я не знаю, зачем, ведь мы ей не мешали. Я обернулся, хотел посмотреть, чего он. И, сразу стало темнее, как будто должен был пойти дождь. И, что-то появилось на дороге, очень похожее на дверь… — в его глазах — страх и смущение, он говорит, и не верит собственным словам, еще бы, ведь двери не блуждают по дорогам, будто отвязавшиеся коровы…
— Хотел ее объехать, — добавляет Малой. — И тут… Но ведь такого не бывает, верно?
— Я тоже так когда-то полагал, хмыкаю я, — до того, как познакомился с Госпиталем, который играючи переменил мое мнение…
— Не думай сейчас об этом, — произношу я вслух, видя слезы, наворачивающиеся ему на глаза. Где-то, на самом дальнем этаже подкорки проносится фраза, брошенная Холдейном : Вселенная не только страннее, чем мы себе представляем, она страннее, чем мы можем представить. Вселенной человеческого мозга эти слова подходят ничуть не хуже любой другой, но сейчас мне не до изящных изречений, так что оставляю их на потом. Малой вот-вот расплачется. — Нам… хм… то есть тебе, я хотел сказать, крупно повезло. Теперь, Саня, тебе нужно набираться сил, чтобы быстрее выздороветь.
Он вскидывает голову:
— Откуда вы знаете, как меня зовут?!
— От мамы, — выкручиваюсь, как могу. Это первое, что приходит в голову.
— От мамы? А где моя мама?! — он начинает шмыгать носом, в горло прорывается плач.
— Должна скоро приехать. Видишь, она оставила нам записку, — протягиваю ему листок из тетрадки.
Две строки, написанные ее рукой, вызывают совсем не тот эффект, на который я надеялся. Становятся для него последней каплей. Или той соломинкой, что согласно восточным представлениям, легко ломает хребет верблюду. Малой борется с собой, но уже ничего не может поделать. По щекам катятся слезинки, плечи начинают вздрагивать.
— Ну-ну, — подсаживаюсь рядом, обнимаю за плечи. В голове проносится мысль, навеянная, должно быть, какой-нибудь прочитанной в юности научно-фантастической книгой: а не пропадем ли мы оба, превратившись в атомную пыль, как только коснемся друг друга?
Аннигиляция, или как ее там?
К счастью, ничего такого не происходит.
— Пожалуйста, не плачь, — увещеваю я. Его плечи такие острые и хрупкие. На шее бинт, сквозь ткань проступают бурые пятна.
Этого еще не хватало.
— Я обещал твоей маме, что в ее отсутствие у нас все будет в порядке. Ок, понимаешь? Если она узнает, что ты разводил сырость, мне от нее нагорит.
— Нагорит? — он смотрит на меня с удивлением. — А вы кто? Врач?
Мгновение борюсь с искушением кивнуть, затем все же решаюсь сказать правду. Конечно, не всю, только маленькую часть, пару слов, выдернутых из общего контекста. Обозначив, так сказать, верхушку айсберга…
— Я — такой же, как ты пациент. Тоже загудел сюда после аварии. Только немного раньше тебя…
— Вы попали в аварию?! — испуг мигом возвращается на лицо Малому.
— Вроде того, — мямлю я, еще не сообразив, что его напугало на этот раз.
— Вы разбились на мотоцикле, — шепчет Малой. Наступает самое время лупить себя по лбу. Темная материя, из которой соткан Госпиталь, вся в лунках волчьих ям, пора бы привыкнуть.