Новый Вавилон

Тут мне оставалось лишь пожать плечами. Тебе не хуже меня самого известно, милая: я безнадежно плаваю в теологических вопросах. Они никогда не занимали меня в достаточной степени. Вообще не занимали, так будет честнее…

— А хотите, я вам расскажу, какова точка профессора Штайнера на сей счет? — спросил доктор Вбокданов. Не скажу, чтобы она меня занимала, Сара, но, отвечать отрицательно, особенно, в присутствии его сестры, мне показалось невежливым.

— Сделайте одолжение, — сказал я.

— Охотно, — сказал Вбокданов. — Так вот, полковник. По мысли Рудольфа Штайнера, явление Спасителя в облике агнца, есть важнейшая веха в долгой эволюции человеческого сознания, проделавшего полный превратностей путь из мироощущения питекантропа в систему нравственных координат Homo Sapiens. Революционный сдвиг, который проще недооценить, чем переоценить. Возьмите богов прежних, языческих эпох. Всех этих Ваалов, Молохов, Ашшуров и Кроносов. Это же какое-то безобразное сборище страдающих спермотоксикозом альфа-самцов, беспринципных отцеубийц, закоренелых кровосмесителей и просто садистов. От одного их вида становится муторно, даже если бы они были простыми людьми. Иисус — кардинально иной персонаж, он — из другой оперы, как говорится, олицетворение кротости, в которой, при этом, сокрыта непоколебимая сила духа, взявшего верх над трепещущей плотью. До такого бога человечеству надлежало дорасти…

— Следуя вашей логике, человеческие боги были кровожадными, поскольку таковыми их хотела видеть паства?

— Аллилуйя! — воскликнул Вбокданов. — Именно так! Пробки в потолок!

— То есть, когда, скажем, на смену добряку Кецалькоатлю у майя явился свирепый палач Тескатлипока, в действительности — это самих индейцев обуял психоз с суицидальным уклоном, и им захотелось кровавой резни, выразившейся в массовых жертвоприношениях в угоду воображаемому богу?

— Вы делаете поразительные успехи, сэр Перси, — доктор с воодушевлением потер ладони. — Видишь, Эльза, каков молодец, далеко не так безнадежен, как Вывих, который только корчит из себя буддиста, а понимает — не больше заштатного православного попа, то есть — практически ничего, думая лишь о том, где бы на дармовщинку тяпнуть водки, закусив квашеной капустой…

— Полегче на поворотах, фраерок, — проворчал Гуру, не отрывая лба от стола.

— Что я вам говорил? — ухмыльнулся Вбокданов. — Только не грешите на майя, сэр Перси, приписывая им чрезмерную жестокость, свидетельствующую о генетической порочности или чем-то вроде того. Скорее, тут, как и во всех аналогичных случаях географической изоляции, мы имеем дело с особенностями саморегулирования биологической популяции. Это явление еще слабо изучено, но широко известно в научных кругах. Когда кошка оказывается не в состоянии прокормить свое потомство, она поедает котят…

Вопреки алкоголю, я прекрасно понял, куда он клонит.

— То есть, никакого Иисуса, как такового не было, просто человечество ощутило настоятельную потребность сострадать и сопереживать?

— Именно, — подтвердил Вбокданов.

— Всякая религия — труположество и опиум для народа! — вставил Шпырев, не поднимая головы. Я разумеется, вскинул свою, чтобы поглядеть, чем они там заняты с Генри, и обомлел, увидев в руках у сына зловещего вида пистолет с длинным хищным стволом, в котором немедленно узнал детище оружейных заводов Пауля Маузера. Всполошился, естественно, и тут же успокоился, разобравшись в ситуации. Подумать только, товарищ Шпырев хвастался своим пистолетом, как один соседский мальчишка другому…

— Видал? — приговаривал Ян Оттович, глядя на свой Маузер умиленными глазами роженицы, разглядывающей долгожданное дитя, только-только омытое акушерками от крови и околоплодных вод. — Никогда с ним не расстаюсь. Сам товарищ Дзержинский мне его подарил, великий борец за правое дело, можно сказать, чистый рыцарь пролетарской революции. Человек с большим и горячим сердцем, сынок, которое у него колотится нещадно за каждого из нас. И за тебя с твоим батяней — в том числе, вообще, за каждого честного труженика. Даже за тех дикарей, к которым мы плывем, чтобы бескорыстно подарить им светоч марксизма. А теперь погляди, что на ствольной коробке написано, а? Ты вслух читай, так чтобы все услышали…

Я не сомневался, Генри не затруднит разобрать сделанную на кириллице надпись. В парижском интернате месье Эдмона Демолена, где наш мальчик прожил много лет, язык Достоевского изучали наряду с языком Шекспира. Я сам побеспокоился об этом, поставив вопрос ребром перед учителями, когда мы обсуждали программу обучения. Иначе и быть не могло, раз уж его матушка — наполовину русская…

— Товарищу Шпыреву, доблестному марксистскому первопроходцу Амазонии, — прочел Генри.

— Видишь, доблестному первопроходцу, — повторил начальник экспедиции растроганно, и на его грубом скуластом лице отразилось такое блаженство, что я, помимо воли, улыбнулся. — Ты понял, да?

Признаться, меня, как офицера, всегда коробило при виде распоясавшихся нижних чинов, а товарищ начальник экспедиции, раскрасневшийся после пьянки, выглядел классической иллюстрацией изрядно захмелевшего фельдфебеля, хоть бери, заноси в дисциплинарный устав. Его неряшливая матросская тужурка висела на спинке стула, старая, полинявшая после множества стирок моряцкая тельняшка сидела в облипочку, подчеркивая бугристые мышцы. Через правое плечо была переброшена видавшая виды кожаная портупея, служившая Шпыреву, чтобы таскать продолговатую деревянную кобуру от пистолета, изготовленного немецкими оружейниками, но не прижившегося в Германии. Зато, так полюбившегося мраксистам на поприще бескомпромиссной войны за всеобщее равенство, объявленной ими эксплуататорским классам, что его прозвали в их честь — Боло-маузером. Пронеслась шальная мысль:

Ох и не хотел бы я попасться такому типажу в каком-нибудь зловонном закоулке припортового района, где на каждом шагу дешевые кабаки, бордели для матросни и груды нечистот…

Наверное, арестованный Шпыревым Триглистер, если б только сподобился прочесть мои мысли в тот момент, классифицировал бы их, как порождение чувства классового превосходства, отличающего тех счастливчиков, кому повезло появиться на свет не в лачугах. Но, Сара, поверь, сидя за столом тем вечером и глядя исподтишка, как этот суровый большевик и наш сынишка болтают с непринужденностью двух подростков, я сам устыдился их. Право слово, сказал я себе, сколь же обманчивым бывает первое впечатление. Да, этот человек жесток и груб, и это естественно, учитывая тернистый жизненный путь, которым ему довелось идти, но, он не порочен, как я вообразил себе при первой встрече. Быть может, он слишком искренен и пылок, но что, скажи на милость, сильнее отталкивает нас, чрезмерный бескорыстный максимализм революционера или холодный расчет прагматичного дельца? Признаться, я толком и сам теперь не знаю…

— Как сейчас помню, снял с себя Феликс Эдмундович этот ствол, и мне протягивает. На, говорит, дорогой товарищ Ян, пользуйся на здоровье, для тебя — ничего не жаль. Рази врагов ради светлого будущего, куда Ильич нам путь указал, и пускай не дрогнет твоя крепкая мозолистая рука. И она, сынок не дрогнет, уж будь спок. Я, чтоб высокое доверие товарища Дзержинского оправдать, до самого конца пойду, в лепешку расшибусь, если понадобится, лишь бы у пионеров вроде тебя — достойная жизнь была…

— Вот и с товарищем Лениным — точно такая картина, — сказал Вбокданов, как и я, пристально наблюдавший за действиями Шпырева и успокоившийся, только когда Маузер вернулся в кобуру. — Он явил себя миру, когда в нем назрела острейшая необходимость. Причем, обратите внимание на параллели с ранним христианством, сэр. У Иисуса были предтечи, проблески пробуждения сознания, предсказывавшие его приход точно так, как каждому из нас свойственно ворочаться перед тем, как проснуться. Если же говорить об Ильиче, то тут ими можно смело назвать товарищей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, они разработали единственно правильную теорию борьбы с угнетателями. Ильич же применил ее на практике. Помните слова Иоанна Крестителя из евангелий: я крещу водой, но тот, кто идет за мной, станет крестить мечом…