Новый Вавилон

— Слышь, кент, курить есть?!

Бритоголовые, как Ван-Дамм в «Самоволке», по босяцкой моде тех лет…

— Ребята, я не курю, — отвечал Мишель на ходу с максимально возможной вежливостью, поскольку времена стояли Окаянные, точно, как в известном произведении Ивана Бунина, пережившего их посредством бегства через границу. На улицах постоянно кого-то били и грабили, и сделаться жертвой гопарей мог кто угодно, а не один Хранитель Ключа от Вечности…

— А башли есть?!

— В смысле — деньги? — папа машинально поправил ремешок сумки, болтавшейся на плече.

— Ты че, русского языка не понимаешь, или конкретно прикалываешься, нифель?!

Они медленно наступали на отца. Видимо, чтобы оттеснить в глухой угол, образованный несколькими секциями бетонного забора и ржавым гаражом, густо разрисованным фаллическими и вагинальными символами вперемежку с матерными словами, чтобы развеять последние сомнения, что именно изображено самобытным художником.

— Я без работы второй месяц, — отвечал папа, маневрируя таким образом, чтобы не зажали в углу.

Как-то, когда я в начальной школе Кирьят-Моцкина увлеклась тхэквондо, папочка прочел мне целую лекцию о пользе ног, посредством которых важно не только сильно бить, но и умело маневрировать на ринге.

— Или на татами, это не суть важно, где, — говорил Мишель. — Хотя бы и на асфальте. Ибо, Рита, сколько бы боксер, каратист и любой другой боец не оттачивал ударную технику, без умения двигаться крайне сложно добиться успеха в поединке. Без маневра не выстроишь умелую защиту, не уйдешь от атаки, не переведешь дух, не потянешь противника за собой, выцеливая прорехи в обороне. Да и в контрнаступление не перейдешь, избрав самый подходящий момент, чтобы поставить эффектную и эффективную точку. В особенности, если ты не прирожденный панчер…

Папа им, кстати, тоже не был, хоть мог похвастать профессионально поставленным ударом. Как-то, уже в Израиле, на спор порвал тренировочную грушу левым кулаком. ХЛОП — есть.

— Да мне пох, есть у тебя работа или нету, заебыш, — постепенно распалялся один из гопников. — У меня тоже нет, ну и хуй с того? В сумке у тебя чего, пидрила?

— Ничего ценного, — с самым искренним видом заверил Мишель, следя, главным образом, чтобы мнимый моряк не сократил дистанцию.

— Дай сюда, урод! — пролаял второй гопник, хватая отца за плечо, на котором болталась сумка. Понятно, глядя на щуплую папину фигуру, сутулые плечи и очки с толстыми линзами (кстати, проблемы со зрением были прямым следствием занятий боксом), бандиты полагали его легкой добычей. И крупно облажались. Еще до того, как пятерня молодчика очутилась на плече, Мишель, не размахиваясь, ударил снизу в разрез, метя под кромку ребер, точно в печень. И не промазал. Охнув, бандит пошатнулся, мигом утратив интерес и к отцу, и к содержимому его сумки. Решив закрепить успех, Мишель, сделав короткий шажок, выбросил вперед все тот же, уже отличившийся кулак, ввернув его точно в область солнечного сплетения противника. Гопник рухнул, как подкошенный. Его напарник, взревев от ярости или просто подбадривая себя звериным воплем, ударил папу ногой. Отразив этот чисто слоновий выпад коленом, Мишель ответил молниеносной связкой, начатой отрезвляющим прямым в подбородок, и завершенной сокрушительным крюком. Правда, чтобы освободились руки, сумку довелось бросить на землю.

Подхватив ее, Мишель бегло огляделся. Оба нападавших лежали, подавая признаки жизни посредством жалких стонов, перемежаемых матерными выражениями. Но, похоже, ее ничего не кончилось, даже наоборот. Двое крепышей, подстать тем, что по папиной милости загорали у бетонной стены, размахивая кулаками, неслись прямо на Мишеля. Серая Волга, двадцать четверка, где они только что сидели, наблюдая за стычкой, стояла поодаль с распахнутыми дверцами. Здравый смысл, обострившийся до состояния звериного чутья, подсказал Мишелю, что эти двое торчали там с самого начала конфликта. Следовательно, не были свалившимися ему голову недалекими доброхотами, неправильно истолковавшими ситуацию. Да и не принято у нас вмешиваться, когда кого-то мордуют в подъезде или подворотне, обычно такие сцены обходят десятой дорогой с языком в жопе и глазами в пол. А тут… Здесь и без хваленой дедукции артиста Ливанова было яснее ясного: эти скоты — из одной шайки-лейки, как наверняка бы выразилась бабушка.

— А ну, сука, стоять! — гаркнул один их них. У папы и в мыслях не было подчиняться этому нелепому требованию, тем более, раз уж его высказали в столь оскорбительной форме. Адреналин бурлил в крови, удесятеряя силы. При этом, Мишель не утратил головы и, вместо того, чтобы дать отпор, по-обезьяньи ловко перемахнул через забор, снова очутившись в детском саду. Ну и рванул прочь, минуя горки, качели и облупившиеся деревянные грузовички. К счастью, детворы было не видать, малышня как раз завтракала, и я — в том числе. Папа обернулся лишь единожды, уже на углу украшенного мозаичными слониками двухэтажного корпуса. Как и следовало ожидать, вместо того, чтобы оказать первую помощь распростертым на земле товарищам, двое головорезов кинулись в погоню. Один, с грацией бегемота или, как минимум, кабана, оседлал забор, и теперь сидел там, слегка раскачиваясь, перед тем, как спрыгнуть вниз. Набирался храбрости, как сказал впоследствии Мишель. Второй не последовал за напарником, а опрометью бежал к машине. Это было логично. Они хотели взять беглеца в тиски. Папа решил, что ему самое время импровизировать на ходу. И, вместо того, чтобы задать стрекача, затаился за углом, обрушившись на первого здоровяка, как только тот, тяжело дыша, выскочил прямо на него.

— Ох!! — выдохнул преследователь, хватаясь за расквашенный нос. Секунда, и налетчик уже катился кубарем. Очутившись сверху, Мишель вцепился ему в глотку.

— Кто вас послал?! — зарычал он, замахиваясь.

— Не бей, сука! — взвизгнул поверженный здоровяк, умываясь кровью из сломанного носопырника. — Блядь, мудак! Я из органов!

— Из органов?! — начав прозревать, папа замер с занесенным кулаком.

— Слезь с меня, уебан! Жидяра блядская! Ну мы на тебе в управлении выспимся, сука, век будешь помнить!

Врет?! — спросил себя Мишель, сидя верхом на извивающемся и харкающем кровью мордовороте. Понятно, что мог, даже запросто, лишь бы избежать заслуженной трепки. И, все же, отец так не думал. Слов нет, какой-нибудь непосвященный в тонкости постсоветской юриспруденции имярек, слишком долго проживший вдали от отечества, вполне мог вообразить себя на коне. Пострадавшей стороной, в отношении которой стражи правопорядка перешли грань, разделяющую закон с беззаконием. О, да, встретимся в суде, я звоню адвокату! Но, папочка не был лохом и прекрасно понимал: грань между законом и беззаконием — тоненькая такая черточка, находящаяся в компетенции компетентных органов, которые каждый раз проводят ее заново там, где только пожелают.

— Пусти, пидар гнойный! — взревел молодчик, делая отчаянную попытку вырваться. Однако, борьба в партере не входила в планы Мишеля. Во-первых, бандит был из другой весовой категории. Во-вторых — при исполнении служебных обязанностей, и это, последнее обстоятельство было куда хуже разницы в весе. Посему Мишель прекратил возню коротким ударом в подбородок. Отбросил лацканы пиджака и похолодел, узрев подплечную кобуру с пистолетом ПМ. Сунув пальцы в нагрудный карман налетчика, где под тканью отчетливо проступали контуры служебного удостоверения, извлек его, раскрыл красную книжицу. Выругался. Против обыкновения, матом… Вскочил, как ошпаренный, отбросив удостоверение сотрудника госбезопасности, будто оно было каракуртом и могло ужалить за палец. Все случилось в точности, как у Владимира Маяковского в его стихотворении о советском паспорте с поправкой на то, что Мишель не был таможенником империалистической цитадели, которому поплохело от одного вида серпасто-молоткастой бумажки. Наоборот, папа точно такую имел, отчего неприятные ощущения таможенника из зарисовки застрелившегося поэта представились ему детским лепетом. Между тем, худшее было впереди. Оно только начиналось захватывающей дух динамикой. Расплескивая весенние лужи скатами, во двор детсада влетела оперативная «Волга». За рулем автомобиля сидел всего один человек, но папа уже знал, это не налетчик, а опер из Конторы. Он не только вооружен, на его стороне закон. Ну и все прочее, разумеется, тоже.