Кузница в Лесу

Элоф посмотрел на Лоухи, спускавшуюся к нему с грациозной напряженностью большой кошки, готовой к прыжку, и бросился к шлему в тот же миг, что и она. Их руки коснулись металла, но не удержали его; шлем откатился в сторону, и их лица едва не соприкоснулись. На какое-то мгновение они были близки, как двое любовников. Элоф ощущал тепло ее шелковистой кожи, чувствовал ее дыхание на своих губах — свежее и ароматное, как дуновение весеннего ветерка. Потом она отпрянула с горящими глазами и уперлась рукой в бедро; ее поза выражала крайнее возмущение.

— Мой юный кузнец! — произнесла она. — Не знала, что ты окажешься таким глупцом! Разве ты не знаешь, кто я такая? Или ты, ничтожное хрупкое существо, готов восстать против Силы?

Шум битвы доносился снаружи, эхом отдаваясь от стен зала, и Элоф, против своей воли, осклабился в жутковатой кривой ухмылке.

— Ты будешь не первой, леди, — хрипло ответил он, обнажив Гортауэр и угрожающе направив ей в грудь острый конец клинка. Лоухи с недоверием уставилась на черный меч, потом вгляделась в его лицо.

— Вот оно что! — тихо сказала она.

Внезапно ее рука, лежавшая на бедре, схватилась за рукоять меча. Сверкающий палаш молнией вылетел из складок ее платья и обрушился ему на голову. Удар был столь быстрым, что черный клинок едва успел отразить его, и таким сильным, что Элоф пошатнулся. В следующее мгновение Лоухи налетела на него в вихре ударов и выпадов, частых и стремительных, как проливной дождь. Сила ее натиска потрясла его. Однако, хотя она казалась невероятной для гибких женских рук, это все же была человеческая сила, а мастерство, направлявшее ее, не превосходило его собственное. Он парировал первый град ударов, а потом сам перешел в наступление.

Но спустя короткое время Элоф сообразил, что с его рукой, державшей меч, творится что-то неладное. С каждым ударом это ощущение усиливалось, словно звон сталкивающихся клинков наполнял его мышцы цепенящим холодом. Он нанес жесткий рубящий удар, прорезав развевающуюся ткань ее мантии. Лоухи шагнула вперед; их мечи сшиблись и замерли в смертельном объятии перед искаженными лицами противников. Элоф с потрясением увидел, что пар от его дыхания, оседающий на клинке, мгновенно замерзает и превращается в иней.

Теперь он понял, что это было за оцепенение! Он содрогнулся и отскочил назад, чувствуя, как холод проникает в его кости, а Лоухи широко размахнулась, держа меч обеими руками. Но теперь вместо Гортауэра Элоф поднял руку в латной рукавице и сомкнул пальцы на блестящем клинке. К его ужасу, там, где сталь соприкасалась с кольчужной вязью, появилось тусклое зеленоватое сияние, подобное тому, какое он видел надо Льдом. Он вскрикнул от боли, когда кольчуга словно примерзла к его коже, высасывая из тела животворное тепло.

— Хочешь собрать мою силу в своей хитроумной игрушке, верно? — прошептала Лоухи, и ее дыхание стало морозно-обжигающим. — Что ж, молодой подмастерье, мастер Майлио плохо учил тебя — а ведь это он выковал этот клинок по моему замыслу! Или ты забыл, что холод нельзя удержать подобным образом? Это не сила, дитя, а отсутствие силы, ее отрицание, которое приносит неподвижность всему, что движется. Неподвижность… и покой.

Чудовищный холод прострелил левую руку Элофа и ледяным шомполом пронзил его сердце. С каждым вдохом холод конвульсивными толчками распространялся по всему телу; дыхание Элофа с мучительным хрипом вырывалось из груди, ноги подкашивались под ним. Он больше не мог выносить эту пытку, но еще мог выбрать, куда упасть. Всем своим весом он налег на клинок. Не готовая к этому, Лоухи пошатнулась. Лезвие отодвинулось в сторону, и он наконец смог разжать сведенные судорогой пальцы.

Блестящий палаш вырвался из рук Лоухи, взлетел высоко в воздух, сверкая в ярком свете, и с громким лязгом упал на пол в дальнем конце зала. Лоухи отпрянула с резким вскриком и схватилась за свою руку, а Элоф бессильно привалился к балюстраде. В следующее мгновение она пришла в себя и попыталась проскочить мимо него, чтобы схватить шлем, валявшийся на ступенях, но снова отпрянула, когда лезвие Гортауэра со свистом рассекло воздух на ширине пальца от ее горла.

— Холод… нет, — прохрипел Элоф. — Но ты ударила слишком сильно, Лоухи. Эту силу я мог захватить и использовать.

Он с трудом выпрямился, по-прежнему угрожая ей Гортауэром, и поднял шлем Тарна.

— Слушай меня, женщина, — тихо сказал он. — В этом человеческом теле ты можешь быть ранена и лишена сил. Поэтому либо ты освободишь Кару, либо…

Элоф не успел договорить. С жутким воплем Лоухи бросилась на него, выставив вперед согнутые пальцы, словно когти хищной птицы. Но при этом она сама напоролась на меч, и Гортауэр пронзил ее левое плечо.

Губы Лоухи приоткрылись в беззвучном крике. Одним судорожным движением она освободилась от клинка; кровь выплеснулась из раны, залив белую мантию, но тут же остановилась. Ярость рвалась из нее бесконечным душераздирающим воплем, с оглушительной силой звеневшим в ушах Элофа, — воплем, сотрясавшим стены замка, перекрывшим звуки боя и заставившим противников временно прекратить схватку. Элоф выронил Гортауэр и зажал уши ладонями, пока зеркала и хрустальные светильники повсюду вокруг него трескались, разлетались на части и сыпались на пол градом сверкающих осколков. Все громче и сильнее становился крик, подобный вою пурги в лютую стужу. Окна лопнули и вылетели наружу вместе с деревянными рамами и кусками свинцовых переплетов, а в пустые проемы ворвался ветер, вторивший неистовым завываниям. Элоф, прикрывавший рукой глаза, увидел, как изодранная и окровавленная мантия Лоухи, обвившая ее тело с головы до ног, вдруг поднялась в воздух и скользнула через окно в пустоту, словно некое жуткое существо из морских глубин. Ветер забушевал с новой силой, и везде на ее стремительном пути к северной оконечности города беспорядочно звонили колокола. Потом она умчалась, оставив за собой опрокинутые башенки и разметанные крыши, внезапно заискрившиеся под толстым слоем инея, как и опустевшая лестница.

Элоф выбросил из головы все мысли, кроме одной. Разрушив лестницу, он закрыл себе путь на крышу; можно было найти другой или… Он поднял Гортауэр и негнущимися пальцами водрузил шлем Тарна, ощутив ледяное прикосновение металлической маски. Он закрыл лицо кольчужной сеткой и изо всех сил попытался представить крышу дворца, галерею, огибающую ее край, и ряды статуй. Там! Среди них! Он почувствовал какое-то шевеление; свет потускнел, тени удлинились, звуки сражения стали более отдаленными. Однако он по-прежнему стоял на лестнице.

Элоф выругался. В конце концов, он изготовил эту вещь — все, кроме маски. Сможет ли он теперь управлять ею? Она носила его имя, запечатленное в металле из слов, которые он давным-давно прочитал в старинном пергаментном свитке.

Эйнхир элоф халлис стример Сталланс имарс олнир элоф…

Он пробормотал слова вслух и мысленно призвал из того же древнего языка слова, обозначавшие тень и крышу, чтобы наполнить чарами последнюю строку:

Истанс нетэл, эранд альт!

«Тьма и тень, наверх!» Темнота так внезапно сгустилась в прорезях маски, что Элоф споткнулся, испуганный мгновенной слепотой. Его рука нащупала холодный камень балюстрады; морской бриз шевелил тонко сплетенные кольца кольчужной сетки. Хорошо, что он не оставил Лоухи времени, чтобы воспользоваться шлемом!

Теперь он стоял на галерее, вымощенной стертыми каменными плитами, немного скошенными для стока воды, в тени высокой статуи. В мгновение ока он перенесся на крышу, и в нескольких шагах от него, подняв копье словно для удара, стояла Кара.